Верность и терпение - [55]

Все это привело к тому, что мирные обыватели — пражане стали кидать из окон и с чердаков камни, бросаться на солдат с вилами и топорами.

Ярость солдат дошла до предела — они врывались в дома, стреляли и кололи всех без разбора, а чудом спасшиеся обыватели бежали к Висле — к мосту и к лодкам и просто к воде, пытаясь перебежать или переплыть в Варшаву.

Суворов понял, что если его солдаты захватят мост, то Варшаву постигнет та же участь, что и Прагу. И он приказал поджечь мост, чтобы его солдаты не ворвались в польскую столицу.

Кажется, не было в истории войн такого случая, когда бы полководец остановил свои войска перед городом, который — не безоружный, но охваченный чудовищной паникой и обуреваемый смертельным страхом — уже лежал покорным у его ног.

А между тем Прага превратилась в море огня, наводя на варшавян еще больший ужас.

24 октября Суворов сообщил Румянцеву: «Сиятельнейший граф, ура! Прага наша».

А на следующее утро в русский лагерь прибыли представители варшавского магистрата с предложением о капитуляции.

Дождь наград и милостей полился на победителей — 19 ноября 1794 года Суворов наконец стал фельдмаршалом, а 6 января 1795 года — главнокомандующим в Польше. Беннигсен стал генерал-майором и кавалером ордена Владимира 2-го класса. Барклай тоже оказался среди отмеченных и взысканных — он стал подполковником.

И, как бывало и прежде, получение нового звания повлекло за собою и назначение на новую должность — 14 декабря 1794 года Барклай стал командиром батальона Эстляндского егерского корпуса, стоявшего в окрестностях Гродно.

Вновь предстояло ему оказаться в рядах егерей, которые были всегда его самым любимым войском, его первой любовью, которую никогда не забывало сердце.

* * *

Осенью 1794 года судьба во второй раз привела Барклая в Гродно. И в то же самое время туда же дорога другой судьбы привела Станислава Августа Понятовского — последнего короля Речи Посполитой.

В середине ноября Суворов отправил к Репнину в Гродно всех освобожденных из польского плена комиссариатских, провиантских и штатских чиновников, потому что в Гродно начала создаваться русская администрация по управлению захваченными у Польши землями.

Как раз в эту самую пору, поздним осенним вечером, на квартиру к Барклаю совершенно для него неожиданно пожаловал один из адъютантов Репнина. Премьер-майор оказался неразговорчив и сух. Он передал приказ немедленно явиться к господину главнокомандующему.

По своему адъютантскому прошлому Барклай знал, как неприятны всякие расспросы, и потому он, сдержав любопытство, стал быстро собираться, сняв повседневный и надев на всякий случай парадный мундир со всеми регалиями.

Дом командующего был освещен по-обычному, и Барклай понял, что гостей нет, а командующий, скорее всего, ждет его в кабинете.

Сдав шинель и шляпу лакею, пошел он вслед за адъютантом в бельэтаж, но тот вместо кабинета, где Михаилу ранее уже довелось побывать, провел его к соседней двери и, заговорщически улыбнувшись, промолвил:

— Пожалуйте, господин премьер-майор.

В малой столовой увидел он у изразцовой печи хозяина дома и какого-то молодого офицера, стоявшего к нему спиной.

— Ваше высокопревосходительство! — начал докладывать Барклай и осекся, увидев лицо повернувшегося к нему офицера — это был Алеша Горчаков.

Репнин, заметив замешательство Барклая, рассмеялся, отчего Михаил смутился еще сильнее. Однако Репнин махнул рукой, не давая ему продолжать рапорт, и проговорил тоном доброго деда, к которому, на радость ему, нежданно нагрянули любимые внуки:

— Ну полно, Барклай, оставьте ваш рапорт. Я не по службе вызвал вас, а пригласил в гости.

Горчаков сорвался с места и по-братски крепко обнял Михаила.

…Горчаков приехал из Варшавы близко к вечеру и тотчас же явился к Репнину с официальным докладом, сказав, что останавливается здесь на одну ночь, так как спешит в Петербург с депешами от Суворова.

Репнин обнял Горчакова, чмокнул в щеку и, ласково «тыкая» — какие, мол, еще «вы» да «ваше благородие», — сказал по-отечески:

— Давай, Алешенька, отдохни с дороги-то. Сейчас велю баньку истопить, а потом по чарочке — да и на боковую.

Горчаков поблагодарил князя за ласку и спросил про Барклая — он слышал, что Михаил служит в Гродно, но чем командует и где стоит на квартире, не знал.

— Отличный офицер Барклай, — ответил Репнин. — Командует у меня батальоном, а вот где квартирует, велю узнать, пока ты в баньке попаришься.

И, кликнув враз двух адъютантов, одному поручил Алексея, другому велел отыскать Барклая и доставить его сюда, не говоря о причине.

Порадовавшись встрече друзей, князь Николай Васильевич таким же плавным и широким жестом пригласил гостей к столу.

Барклай, увидев стол, сервированный на три серебряных куверта, понял, что встрече этой придает командующий какое-то особое значение, а также понял то, что его ждали и не садились за стол, подчеркивая тем самым уважение к нему.

Конечно же Михаил и Алексей вспомнили о своей последней встрече, а точнее, о расставании под Очаковом семь лет назад, и, будто сговорившись, не упомянули о взаимном обещании писать друг другу. Зато многое порассказали один другому, а хозяин дома помалкивал, слушая обоих, но конечно же несравненно более интересуясь тем, что говорил Горчаков.