Верность - [75]

Почему он уже в шестой раз повторяет «несмотря на указания партии»? — думал Юрис, не сводя глаз с инструктора райкома, говорившего о результатах проверки по его, Бейки, личному делу. Как можно так безответственно швыряться словами? И ты должен слушать, хотя знаешь, что инструктор говорит явную неправду. Ведь видно, что он ни о чем другом не думает, как угодить Марену… повторяет мысли и слова Марена. Почему он это делает? Разве это партийный метод? Конечно, это не ленинский метод. И ты сидишь и слушаешь, как тебе приписывают мысли, каких у тебя никогда не было, факты, которые никогда не имели места.

Но кое-какие факты все-таки были. Негодный скот самовольно резал? Резал… А ведь тебя предупреждали не делать этого. Далее — дом на колхозный счет Гобе отремонтировал? Отремонтировал. Конечно, этого никто не счел бы за грех, если бы в анонимных письмах не утверждали, что Лайзан чуть ли не родственник тебе, что ты поддерживаешь людей, которые угождают тебе, — выдвинул, например, бригадиром Атиса Рейнголда, потому что живешь нахлебником у его матери.

Так на тебя легла тень, и, когда встречаешься взглядом с председателем «Эзерлеи» Димданом — порядочным человеком и коммунистом, тебе хочется отвернуться: поди знай, может, он тоже поверил и думает, что у тебя на самом деле руки и совесть замараны. Как тяжело стоять перед людьми, точно обвиняемому, и слушать их презрительные речи о себе.

— Нужно сказать, что это аморально, — говорит инструктор. — Коммунист бросает женщину с ребенком, и будто так и надо. Разве этому учит нас партия? Конечно нет!

Юрис видит, как начальник милиции говорит что-то на ухо третьему секретарю райкома. Тот слушает, опустив голову, затем, кивнув, поднимает глаза на Юриса.

Юрис стискивает зубы. Проект решения всем известен — ему тоже. Строгий выговор с занесением в учетную карточку… только Юрис, честное слово, не знает, за что.

А инструктор все говорит.

— Ко мне приходила эта гражданка Стурите. Она сказала мне: «А я верила ему. Ведь он член партии…» Вот откуда главное обвинение — из уст беспартийного человека: она доверилась члену партии, а он поступил так, как не поступил бы даже честный беспартийный. Вот все, что я хотел сказать.

— Благодарю, — сказал Марен и резко обратился к Юрису: — Товарищ Бейка, объясните нам, как это вы, коммунист, позволили себе все то, в чем вас обвиняют?

Юрис с минуту молчит. Он пристально, словно завороженный, смотрит на Марена и не видит на его лице ничего, кроме желания осудить. Не понять, а осудить. Юрис с трудом отрывается от недружелюбного лица секретаря и ищет другое — Гулбиса. Но Гулбис не смотрит на Юриса. Нахмурившись и сердито поджав губы, он уставился на окно. На кого он сердится, на Юриса? Может, Гулбиса тоже убедил перечень его преступлений?

Затем Юрис, словно бросаясь в холодную воду, стремительно выпрямляется и, шумно вздохнув, вскидывает голову. Что будет, то будет! Он не струсит и ни слова не скажет против своей совести.

И громче, чем ему этого хотелось бы, Юрис говорит:

— Я, может быть, виновен в том, что бываю иногда несдержанным… есть у меня такой недостаток. Ясно, лучше быть сдержанным и заранее согласовывать свои действия с райкомом и уж тогда… но бывает, что жизнь не ждет. Меня упрекают в том, что я всегда аду против указаний партии. Неправда это. Я приехал в «Силмалу» в момент, когда там совершенно не было корма. А инструкции не позволяли ликвидировать негодный скот. Что мне было делать? Я поступил так, как мне подсказал разум.

— Мы вряд ли дали бы вам выговор, если бы вы действовали разумно! — перебил Марен. — А вы любите всякие выходки, Бейка. Игнорируете дисциплину.

Юрис заставил себя не реагировать на реплику Марена.

— Правда, за то время, что я работаю в «Силмале», мы строили… насколько это было в наших силах. Я считал, что так надо: обеспечить сначала бытовые условия, чтобы людям вода на голову не капала и жить было радостней…

— Вы слишком увлекаетесь радостями жизни, — раздался иронический голос Марена. — Вы забыли о главном: государство ждет от вас продукции.

Юрис повернулся к Марену:

— А продукцию разве не люди дают?

Марен не привык, чтобы человек, личное дело которого разбирается на бюро, дискутировал с ним. Он даже не нашелся, что ответить, а Юрис, не ожидая ответа, продолжал:

— Что касается анонимных писем и каких-то сигналов… то я о них ровно ничего сказать не могу, разве что все это клевета. Я не преследовал никакой корысти ни в отношении Лайзана, ни Гобы, ни бригадира Рейнголда. Если меня обвиняют в том, что Рейнголд содержит меня, то спросите об этом самого Рейнголда, он ведь тоже коммунист.

— Он тоже может не сказать правды, как и вы, — снова раздался иронический голос Марена. — Почему не пишут ничего подобного о других, а именно о вас? Чем вы это объясняете?

— Да это же взяточничество! — поддержал секретаря начальник милиции. — За такие делишки из партии гнать надо.

Юрис растерялся. Затем услышал голос Гулбиса:

— Товарищ Бейка, как вы считаете: есть в колхозе люди, настроенные к вам враждебно? Не допускаете ли вы, что они могли бы по злобе обвинить вас?