Верность - [67]

Они догоняли «пчелиного Петериса». Тот, утомленный быстрой ходьбой, уже взбирался на скайстайнский пригорок, собираясь, видно, за дубом повернуть к «Сермулисам».

— Гляди, — и Атис показал пальцем. — Это «пчелиный Петерис» овес рассыпал.

Словно почуяв недоброе, тот вдруг оглянулся и пошел еще быстрей.

— Погоди, Петерис! — крикнул Атис. — Не беги!

«Пчелиный Петерис», не останавливаясь, обернулся и крикнул:

— Недосуг мне ждать… Сегодня не воскресенье!

Но Атис догнал его, забежал вперед, дерзко заглянул в глаза и ласково спросил:

— Ты сыплешь овес, чтобы дорогу обратно найти?

— Что? — растерялся «пчелиный Петерис». — Что ты болтаешь? Какой овес?

Он оглянулся на дорогу и разинул рот.

— Вот так штука… должно быть, насыпался под одежду… то-то, думаю, — чего это у меня кожу свербит?

— Давай потрясу тебя, — предложил бригадир.

— Да ну тебя, — криво усмехнулся Петерис, — я сам.

Но Атис, ничуть не стесняясь, схватил его за бока и сердито закричал:

— Эх ты, черт этакий! Как панцирем опоясался! То-то ты мне таким толстым показался! Овса наворовал!

— Подумаешь, горстку зерна для курочек взял, — начал оправдываться «пчелиный Петерис».

— Вот как… для курочек… Смотри, так нагрузился, что швы потрескались и все посыпалось. Плохо тебе Валия их зашила.

Юрис молчал. Он плотно стиснул губы, глаза его потемнели. Потом в них запылал гневный огонек.

— Пойдем обратно, высыплем! — резко приказал он.

— Что? Куда? В «Бугры»? Только не это, — взмолился «пчелиный Петерис».

— Не разговаривай, иди! Где нахватал, там и высыплешь.

«Пчелиный Петерис», точно под конвоем, пошел назад.

— Как вам не совестно, — возмущался он, — старого человека!..

— Старый должен быть порядочней молодого! — отрубил Атис.

Оставшиеся у молотилки колхозники растянулись на соломе и, переговариваясь, обедали. Когда подошли председатель и бригадир вместе с «пчелиным Петерисом», разговоры затихли, все сразу заметили, что Юрис разъярен. Стало быть, что-то случилось.

— Так… — У Юриса от волнения дрожал голос. — Представляю вам члена артели, который самовольно взял себе плату за трудодни… и нагрузился овсом. Будьте знакомы.

Раздались смешки. Какая-то женщина воскликнула:

— Ты, дяденька, верно, больно много прихватил!

«Пчелиный Петерис» только кряхтел. Оказавшись вдруг перед людьми, он, злой и растерянный, топтался на месте. Вот так незадача! Он вспомнил серого кота Бриксниса, метнувшегося сегодня через дорогу перед самым его носом; и хоть Петерис не верил в приметы, но теперь он почему-то вспомнил кота.

Межалацис сказал что-то Брикснису, потом оба повернулись к нему и засмеялись. У «пчелиного Петериса» перехватило дыхание. Вот оно что? Издеваетесь? И он срывающимся голосом, чуть ли не криком, выпалил:

— Если вы так… то почему же меня одного? Небось я не один. Чего эти оба святыми иисусиками прикидываются? Коли меня так срамят… так пускай их тоже! Ты, Межалацис, скажи, сколько вы с женой и сыном утащили, когда ячмень обмолачивали! А ты, — он показал пальцем на Бриксниса, — разве не унес вчера, точно как я? А еще над людьми потешаешься, тьфу! Каждый тащит сколько может… нечего прикидываться. Всем надо.

Раздалось несколько протестующих возгласов:

— Не бреши! Кто тащит?

— Ого! Самого поймали, так других за собой потянуть норовит!

— Я никогда горстки не брала! Нечего напраслину на людей возводить.

Юрис с удивлением посмотрел на Межалациса и Бриксниса. Не может быть, чтобы и Межалацис… пускай Брикснис, этому у него никогда веры не было… но Межалациса «пчелиный Петерис» безусловно обвиняет облыжно. Не может этого быть!

Но лицо Межалациса стало кирпичным, он что-то пробормотал и заерзал на месте, а не заткнул «пчелиному Петерису» рот. И Юрис понял, что «пчелиный Петерис» говорит правду.

Первым ощущением Юриса был стыд за тех, на кого «пчелиный Петерис» показал пальцем, и почему-то за самого себя. Он вдруг почувствовал себя последним глупцом, считавшим себя все время умником. Словно ему плюнули в лицо.

Стыд сменился апатией. Ничего не выйдет. С такими… не может ничего выйти. Все растащат. Пустишь их в коммунизм — разграбят все за два дня. Брикснис… тот хоть не разочаровал — кто его не знает… Но Межалацис — член правления, всеми уважаемый человек!.. Какая дикость — даже думать противно.

— Ну, чего там говорить… — сказал Юрис дрожащим голосом. — Если так, то пускай каждый хапает сколько может и убирается домой… разграбьте все — и закроем лавочку! Сыпьте в штаны, в юбки и убирайтесь ко всем чертям!

Последние слова он прокричал, сам понимая, что дал вывести себя из равновесия, что так говорить глупо и неверно, но сдержаться уже не мог. Он резко повернулся и ушел. Махнуть на все рукой. Вернуться на завод… там у тебя свой станок, за него и отвечай. Какой смысл тут мучаться? Разве с такими людьми можно работать? Они ведь не верят в коллективный труд, поэтому каждый хватает сколько может. А почему не верят? Почему? Почему?

— Юрис, сынок, налей себе сам. Котел стоит на плите, а мясо в духовке. Бери смело, там только для тебя и Атиса, мы уже пообедали, — крикнула мать Рейнголда, месившая на кухне тесто, когда Юрис, натыкаясь на деревянные бадьи, прошел по полутемным сеням.