Анна Даниловна принесла пачку писем Николая Максимыча, и со страниц их хлынула такая радость огромного, интересного, напряженного труда, что не только Галина, но и бабушка разволновалась.
Для будущего водохранилища расчищалось ложе: сносились поселки, выкорчевывались деревья. «Вместилище для моря почти готово, — писал Николай Максимыч, — и с берега (мы тут говорим уже «берег») бульдозеры и самосвалы на дне его кажутся черными ползающими крабами. Не жуками, заметь, и не кем-нибудь еще, а крабами, потому что мы воспринимаем уже все это как море…» День перекрытия плотины был днем рождения нового моря и праздником советского народа. «Вода вошла в берега и остановилась там, где велел человек. Эх, мама, какими мы себя чувствовали сильными!» А буквально через час появилась в небе белая точка. Ближе, ближе — чайка! Можешь себе представить? Ребята грянули: «Раскинулось море широко…»
А потом Николай Максимыч описывал настоящий шторм в четыре балла, который застал их через два дня врасплох. Он сорвал мостки, смыл с берегов стройматериалы. Нептун не хочет быть кротким. В скобках объяснялось Анне Даниловне, что Нептун — это морской бог, которого признают даже самые отчаянные безбожники.
Галина Сергеевна перебирала в руках эти письма, а бабушка говорила, что потом еще и другие водохранилища строили, но Коля на них не ездил.
А сегодня Анна Даниловна рассказывала, что Юрия Гагарина она видела еще до полета в космос. Будто шел он по набережной Москвы-реки, руки так за спину. И очень он был похож лицом на Мишу, старшего сына Анны Даниловны, у нее даже сердце колыхнулось, она остановилась и все глядела ему вслед. И в тот вечер Коле про это рассказывала. А потом, когда встречали первого космонавта, когда стал он говорить с Мавзолея, Анна Даниловна сразу его узнала.
— Что же ты, бабушка, плачешь? — спросила тогда Зойка.
Сынок мой, Миша… Такой же молоденький был… когда уходил. Как будто на него гляжу.
А Николай Максимыч тогда заметил, что это, можно сказать, так и есть: Миша начал, а Юрий кончил.
— Да, — согласилась Галина Сергеевна. — Я тоже так думаю: без первого не было бы и второго.
— А я хотела письмо Гагарину написать про все это, — немного потупясь, сказала бабушка. — Да не стала. Человек он теперь известный, занятой, забот много. И писем много. Где же на все ответить? Я понимаю, что мог бы и не ответить. А я бы ждала. Обидно бы было. Такие уж мы, старики-то. Потому и не стала.
— А он бы ответил, — помолчав произнесла Галина. — Честное слово, мама.
— Я не сумею проводить тебя, папа, — сказал Димка утром. — У нас сегодня классное собрание.
— Опять в субботу? Вы не очень удачно выбираете время. Субботу загружать не следует, чтобы не передвигать дела на воскресенье и не портить отдыха.
— Мы именно для этого и делаем!
Отец удивленно посмотрел на Димку.
— Чтобы показать превосходство общественных интересов над личными.
— Что за глупость? Надя, ты слышишь?
— У них очень энергичный комсорг, — улыбнулась Димкина мама.
Отец уезжал в геологическую экспедицию, о которой они с матерью давно говорили. Работа должна быть интересной, Надежда Павловна очень бы хотела быть рядом с мужем, да… нельзя. Первое время своего супружества они ездили вместе, но потом появился Димка. Надежда Павловна просидела с ним дома полтора года, пропустила несколько партий, а когда ей окончательно предложили работу в городе, она никак не хотела согласиться и заявила, что посадит сына в рюкзак и уедет. Это была, конечно, шутка, но бабушка, которая приехала из Загорска ей помогать, прижала к себе внука и вздохнула по-настоящему горько:
— Вот какие матери пошли. В рюкзак! Им работа, видишь, дороже.
И увезла Димку в Загорск. Но когда родился Шурик, детой стали растить вместе, а в экспедиции ездить только врозь.
— Ну, Дмитрий, — сказал отец на прощанье, — как всегда, гляди тут за порядком. И маму… — он понизил голос.
— Хватит шептаться, — подошла Надежда Павловна. — Все будет в порядке, товарищ начальник экспедиции.
После уроков Димку тянуло уйти, потому что он успел бы еще застать отца на аэродроме. Перемена показалась долгой, а когда все уселись по местам, он, чтобы заглушить свое желание, первым взял слово.
— Считается, что личность истории не делает, — начал Димка. — Ее делают массы. И значит, Македонский, Наполеон, Суворов — не герои. Не знаю, я в этом не уверен. Но даже если Македонский истории не делал, то Лютикова в масштабе нашего класса — делает. В этом я уверен.
Лютикову всегда хвалили, тут удивляться было нечему. Правда, с Наполеоном ее не сравнивали. Но это же Димка. Он вообще любит гиперболы. За их убедительность. Так. Что же дальше? А дальше Лавров сказал, что класс их, правда, был всегда неплохим, но теперь он первый среди восьмых. И это благодаря усердию Лютиковой, чего отрицать нельзя. Геля слушала без смущения, уже привыкла. Но вот она насторожилась.
— Вперед мы выдвинулись, — говорил Лавров, — а стали ли мы лучше?
Класс задвигался, Лютикова в недоумении пожала плечами.
— Мы стали активнее, мы весь год что-то делали, суетились, а много ли сделали? Пусть кто-нибудь мне ответит. — Димка неожиданно сел.
