Вернись до заката - [24]

При мысли о Патриции и их утренней прогулке, Густав почувствовал, как потеплела его кожа. Он поторопился вернуться в дом, укрываясь от дождя, который припустил что есть мочи. Крупные капли стучали по каменным плитам дворика, по широким листьям растений. В комнате сразу похолодало. К счастью, у Дэвида было припасено немного дров и они смогут вечером разжечь камин, что совсем не помешает при такой погоде.

— Как твоя нога?

Патриция появилась в дверях в белых джинсах и голубой рубашке навыпуск. Ее волосы были завернуты в тюрбан из полотенца.

— Стал инвалидом по твоей вине, — печально пожаловался Густав.

Он посмотрел на свою босую ногу, которая была украшена основательными волдырями на пятке и на большом пальце.

Патриция наклонилась над его ногой, внимательно осматривая ее.

— Ничего страшного… Будешь жить, — весело сказала она и отошла от Густава к большой софе с множеством маленьких и больших подушечек на ней. Она уютно там расположилась, развернула мокрое полотенце и начала вытирать им волосы.

— Неужели я не дождусь даже сочувствия? — осведомился Густав.

— Ты как маленький! — сердито сказала Патриция, разбирая мокрые пряди волос. — Почему мужчины ведут себя как дети? Если бы тебе пришлось пережить хотя бы десятую часть того, что приходится испытывать женщинам, тогда бы ты мог претендовать на мое сочувствие.

Как ни странно, ее слова вовсе его не обидели, хотя именно этого, видимо, Патриция и добивалась. Но она ведь была права. Он представил с горечью, как ей пришлось перетерпеть муки вынужденных, искусственно вызванных родов, зная, что ее ребенок, который шесть месяцев был частью ее тела, уже мертв.

— Густав?

Патриция положила полотенце на подлокотник дивана и озабоченно посмотрела на мужа.

— Что случилось?

Он выглядел так, будто только что увидел привидение или погрузился в тягостные воспоминания, которые давались ему тяжело.

— Как ты похоронила ребенка? — спросил Густав осипшим голосом.

Патриция вздрогнула, словно от удара. Она сразу не смогла говорить, спазм перехватил ее горло. Некоторое время она молчала, нервно покручивая тонкое платиновое обручальное колечко.

— Я назвала его Даниэль, — сказала она наконец, поднимая грустные глаза на Густава. — Мы похоронили его вдвоем, я и тетя. Мы даже положили на могилу надгробную плиту с его именем.

— Мне бы хотелось сходить к нему, — прошептал Густав. Он поразился, как ему удается что-то сказать, когда горло пересохло словно пустыня. — Жаль, что теперь нельзя ничего исправить. Я ведь совсем не хотел покидать тебя, но наши отношения складывались непросто…

— Непросто? Да это был просто ад, а не совместная жизнь! Наверное, ты поступил правильно. Кто-то должен был решиться. Я сама была слишком наивной и бесхарактерной, а ты положил конец нашему общему несчастью.

— Но, к сожалению, счастье после этого не наступило, так ведь? Ты была беременна и одинока. А потом ребенок, которого ты так ждала, умер.

Густав медленно прошел по комнате, будто его ноги налились свинцом и с трудом держали его. Он остановился у окна и невидящим взглядом посмотрел в него. Его лицо было лишено какого-либо выражения.

— А тебе разве не стало легче, когда ты ушел? — почему-то спросила Патриция.

Ее вопрос потряс его. Неужели она и вправду верила в это? Все эти пять лет он тянулся к ней каждой клеточкой тела. Поначалу было совсем невыносимо. Особенно ночью. Он так привык ощущать ее стройное гибкое тело рядом с собой, что испытывал настоящий шок, когда просыпался и обнаруживал, что он один. Каждое утро он переживал острый приступ тоски. Ему казалось, что он осиротел, пока спал.

Когда-то он прекрасно засыпал, стоило ему только коснуться головой подушки. Теперь бессонница стала его частой гостьей. Он стал принимать снотворное, чтобы хоть немного поспать перед изнуряющим трудовым днем. Густав выглядел и чувствовал себя ужасно. Только чувство невыносимого одиночества могло побудить его связаться с Эстер…

— Нет, легче мне не стало, — процедил он сквозь зубы.

Все, что он не договорил, Патриция прочитала в его глазах. Она все никак не могла выпустить из рук мокрое полотенце и продолжала машинально вытирать волосы, думая про себя, почему же люди, которые когда-то любили друг друга больше, чем саму жизнь, смогли так легко растоптать свое чувство.

Ответ Густава был для нее откровением. Она-то была уверена, что страдает только она, а его жизнь пошла как обычно, после того как он ушел от нее. И даже лучше, благополучнее и веселее. Она каждый день умирала заново, представляя всех женщин, которые могут быть с ним. Она думала, что он сразу же забыл их страстные ночи, глядя на другое хорошенькое личико. И от этих мыслей Патриция страдала еще больше. Сейчас она узнала, что он тоже страдал. Он не ушел от нее к кому-то, он просто пытался найти выход из невыносимой для них обоих ситуации.

— Я пойду к себе, посушу волосы феном. Давай вместе подумаем, что мы будем делать вечером. Может, поищем какое-нибудь уютное местечко, где танцуют? Как ты думаешь?

Густав повернулся и посмотрел на Патрицию. Если бы он не знал ее так хорошо, он бы не заметил, как легонько дрожит ее нижняя губа, показывая, что она нервничает. Неужели она боится, что оливковая ветвь, которую она так робко предлагает, будет отвергнута? Разве она не догадывается, что сам тот факт, что она осталась с ним, а не улетела отсюда первым же самолетом, дает ему надежду, которую, возможно, он не имеет права испытывать?