Верная река - [3]
Несчастный свалился на землю. Лежа, обессиленный смотрел он на белые облака, уходившие ввысь, в голубые просторы, на холмистую землю, на людские жилища. До людей было так же далеко, как и до неба. Никому ни на земле, ни на небе не нужна была эта жертва – раны, пролитая кровь. Все кругом было ему враждебно. Земля, на которой он лежал, была безучастна. Равнодушным, немым было небо. Порывами налетал холодный ветер. Только этот дым… вдали… голубой, взвиваясь прекрасными клубами все выше, манил к себе, как нечто неизвестное, но дружественное.
Раненый отдохнул, встал и, опираясь на костыль, направился в сторону деревни. Местность была теперь ровная, сучья и колючки не терзали ног. Снег за день подтаял, но вечерний заморозок покрыл его тонкой наледью, и это облегчало дорогу: страдальцу было легче передвигаться, ноги скользили по ледяной корке. То на четвереньках, то с помощью костыля он преодолел почти всю равнину. Из деревни уже доносились лай собак, мычанье скота и людские голоса. Но вдруг у края равнины перед ним оказалась неожиданная преграда – река. Прячась между высокими покатыми берегами, поросшими рыжей травой, она змеилась бесконечными излучинами, образуя длинную цепь полуостровков, и быстро мчала вперед свои темные воды. Вдоль берегов вода замерзла, но лед нигде не сковал реку целиком. Повстанец полз по берегу в поисках какого-нибудь бревна или мостика, по которому можно было бы переправиться на другой берег. Но нигде ничего подходящего не нашел. Он был так измучен, что идти, дальше по бесконечным извилинам, которые кружили, как бы назло удлиняя путь, у него не было сил. Река, как раньше лес, возникла перед ним непреодолимым препятствием. Берег ее извивался зигзагом. Несчастному это казалось новой насмешкой судьбы. Он обходил полуострова израненными ногами и возвращался как будто на то же место. Злорадный дьявол бросил ему под ноги эту реку и заставил кружиться, точно в пляске, и метаться то вправо, то влево до бесконечности и бесцельно…
В одном месте, где река разлилась немного шире, была не так глубока, и берега спускались полого к воде, этот польский горе-танцор прервал свой пляс, спустился к воде и стал переходить реку вброд. Войдя в воду, он почувствовал огромное облегчение. Темная речная вода вокруг него обагрилась кровью, забурлила так, словно из самых глубин ее раздался стон. Заботливо омывала трудолюбивая вода каждую рану и с материнской нежностью всасывала в себя мучительную боль. Эта древняя и вечно новая река впитала по каплям кровь повстанца, вобрала ее в себя, приняла в свое лоно и унесла далеко, далеко… Беглец, ополоснув ледяной водой опухшие ноги, дрожа от жестокого холода, выкарабкался на берег. Посконные штаны прилипли к ногам и невероятно студили их, но он постеснялся их сбросить и, опираясь на палку, побрел вверх к деревне. Тут кончались луга и раскинулось поле, отгороженное от низины. Среди пахотной земли выделялось обнесенное забором пастбище. Широкая покатая дорога была изрыта копытами, изборождена во всех направлениях рытвинами, покрыта вся замерзшей грязью. Раненый брел из последних сил, держась за изгородь и опираясь на свой костыль. На этом мучительном пути, которому, казалось, не будет конца, его встретили люди, шедшие с бадьями и ведрами к реке за водой. Тут были мужчины и женщины, старики и подростки.
Увидев его, они остановились и с любопытством глядели на него. Кто-то закричал зычным голосом, обернувшись к деревне, кто-то другой бросился туда бегом. Молодой повстанец с трудом двигался вперед, скользя по мерзлой грязи.
Из деревни стали подходить крестьяне, хозяева в сермягах и полушубках. Одни шли степенно, другие бежали, о чем-то переговариваясь. Впереди толпы, спускавшейся сверху, шел крестьянин с желтой бляхой на груди. Он выступал храбро и, поравнявшись с окровавленным пришельцем, смерил его взглядом и спросил:
– Ты кто такой будешь?
– Видите, я ранен… – ответил тот.
– А где же это тебя так покалечили?
– В бою.
– В бою? Значит, ты повстанец?
– Повстанец.
– Ну, брат, коль ты сам сознался, что ты мятежник и участвовал в бою, мы тебя арестуем.
– Почему?
– В город должны тебя доставить.
– Вы – меня?
– А как же. Ступай с нами. Я тут староста.
Красный гость деревни молчал. Ведь перед ним были как раз те, ради чьей свободы он ушел из барского дома, чтобы скитаться зимой по полям, умирать с голоду, слушаться покорно, как собака, приказаний, драться без оружья и вот таким возвратиться с поля битвы. Крестьяне окружили его.
Тогда он сказал:
– Отпустите меня. Ведь я сражался за вашу свободу, за ваше счастье, и так тяжело ранен.
– Эва, эти басни мы уже слышали. Говори, что хочешь, а у нас есть приказ. Иди-ка, братец, добром.
– Куда же идти?
– Сейчас пойдешь с нами в деревню, а там узнаешь…
– Что же вы со мной хотите сделать?
– На сено пока уложим, отдохнешь. А там выстелим сеном подводу и доставим в город.
– И это вы, меня?…
– Не наше дело. Таков приказ – и все тут.
Раненый молчал и спокойно смотрел на толпу. Его трясло от холода. Он грустно улыбнулся при мысли, что с таким трудом пробирался через лес и реку, чтобы прийти, наконец, к цели…
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Впервые повесть напечатана в журнале «Голос», 1897, №№ 17–27, №№ 29–35, №№ 38–41. Повесть была включена в первое и второе издания сборника «Прозаические произведения» (1898, 1900). В 1904 г. издана отдельным изданием.Вернувшись в августе 1896 г. из Рапперсвиля в Польшу, Жеромский около полутора месяцев проводит в Кельцах, где пытается организовать издание прогрессивной газеты. Борьба Жеромского за осуществление этой идеи отразилась в замысле повести.На русском языке повесть под названием «Луч света» в переводе Е.
«Пепел» Стефана Жеромского – один из наиболее известных польских исторических романов, повествующих о трагедии шляхты, примкнувшей к походам Наполеона. Герой романа молодой шляхтич Рафал Ольбромский и его друг Криштоф Цедро вступают в армию, чтобы бороться за возвращение захваченных Австрией и Пруссией польских земель. Однако вместо того, чтобы сражаться за свободу родины, они вынуждены принимать участие в испанском походе Наполеона.Показывая эту кампанию как варварскую, захватническую войну, открыто сочувствующий испанскому народу писатель разоблачает имевшую хождение в польском обществе «наполеоновскую легенду» – об освободительной миссии Наполеона применительно к польскому народу.В романе показаны жизнь и быт польского общества конца XVIII – начала XIX в.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1892, № 44. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был впервые напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9. («Из жизни». Рассказы Стефана Жеромского. Перевод М. 3.)
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.