Верная - [5]

– Я верю в трагедию, а не в чудеса, – холодно заметила Шелби.

– Тут ты права. Вера – для идиотов. – Похоже, Бен почувствовал облегчение. – Правду знает статистика.

– Тебе надо поменьше умничать. Мы идем каждый своей дорогой. – Шелби придержала дрожащую руку здоровой. Она курит косяк, ощущая, что ее мозг ходит волнами. Псевдокома. Снежные заносы. Какое облегчение! – Между нами нет ничего личного. Я просто покупаю у тебя травку. На данном этапе.

По дороге домой Шелби осознала, что за последние два года она разговаривала с Беном Минком больше, чем с кем-нибудь еще. Она перебирала в уме людей, с которыми недавно общалась, в основном в больничной палате. Психотерапевт. Медсестра. Жалкие пациенты, проходившие вместе с ней групповую терапию. Родители. Продавец в магазине «7-Eleven».

Санитар, старше ее вдвое, приказавший ей молчать, пока он стаскивал с нее трусики. До этого она лишь иногда целовалась в чулане во время вечеринок в доме Хелен. Санитар тогда затащил ее в кладовку, где хранились швабры и ведра, простыни и полотенца. Она ничего ему не сказала, пыталась, правда, выкрикнуть: «Нет», но слово это прозвучало как всхлип.

Его звали Мартин. Санитар крепко сжимал ей запястье, а другую руку запустил в ее нижнее белье. Мартин сказал, что стоит ей пикнуть – и она никогда не выйдет из больницы. Если Шелби попытается обвинять его, персонал решит, что у нее галлюцинации. Медсестры напичкают ее наркотиками и привяжут к кровати. А если они это сделают, то она полностью окажется в его власти.

Итак, Шелби молчала. Она как бы отрешилась от своего тела, наблюдая, словно со стороны, дальнейшее развитие событий. Шелби так никому и не сказала, что проделывал с ней санитар каждую ночь, потому что боялась его и к тому же ни в грош теперь себя не ставила. Однажды ночью, когда санитар заперся с ней в душе и овладел ею, прижав спиной к мокрой стенке, облицованной керамической плиткой, он сказал, что ей никогда от него не избавиться. Санитар заявил, что она, семнадцатилетняя девчонка, вся покрытая кровоподтеками после аварии и пытавшаяся перерезать себе вены на запястьях, принадлежит ему и никуда не денется из этой палаты. Он вошел в нее еще раз на влажном полу, пахнувшем лизолом. Ее мать пользовалась тем же моющим средством, только Сью Ричмонд предпочитала аромат лимона. Когда санитар прижал Шелби к полу, она заплакала в первый раз после автокатастрофы. Этот плач не прошел для нее бесследно: он отворил некую маленькую дверцу ее души.

Перед ее взором теперь стояло лицо матери: девушка думала, что Сью сказала бы, увидев, что происходит с ее дочерью. И она во всем призналась матери при следующем ее визите. Прошло уже несколько месяцев после аварии, и Шелби выглядела как беспризорный ребенок. В глаза бросалось, что она потеряла в весе, на запястье – следы порезов, заметны были синяки, которые оставил на ее теле Мартин. Когда мать пришла навестить ее, Шелби произнесла всего одну фразу, первую за много месяцев – слова были острыми, как стекло: «Санитар Мартин трахает меня». Они смотрели в глаза друг другу, и Шелби подумала, что в этот момент мать видит ее насквозь.

Сью устремилась по коридору – обезумевшая женщина, ворона, скорпион, готовый ужалить. Она остановила первую же увиденную медсестру и сообщила, что Шелби покидает больницу. Сью заявила, что ее дочери не нужно собирать вещи, им достаточно получить выписку от доктора. Они будут ждать у неработающего лифта, пока дежурный врач не выпишет Шелби из больницы. Если им сейчас же не вручат требуемый документ, клинике грозит судебное разбирательство.

Через полчаса они уже сидели в машине – Шелби так и не переодела пижаму. Той же ночью в своем подвале Шелби взяла ножницы и срезала волосы. Затем выбрила кожу на голове опасной бритвой. Посмотрела на свое отражение и поняла: она теперь другой человек.

Сью готовила на кухне макароны с сыром – любимое блюдо Шелби. Когда мать спустилась вниз и увидела, что сотворила ее девочка, она села на ступеньки, ведущие в цокольный этаж, и заплакала.

– Как ты могла? – плача, повторяла она. – Как ты могла с собой такое сделать?!

Шелби хотела сказать, что это легко, если себя ненавидишь, но вместо этого просто разместилась рядом с матерью на ступеньках, позволив ей обхватить себя за плечи. И пока Шелби пребывала в объятиях матери, она почувствовала, как что-то словно надломилось внутри ее. Даже после этого она почти ничего не сказала Сью. Они вышли во двор, легли рядом на столик для пикников и молча смотрели на звезды, держа друг друга за руки.

Что касается разговоров, Шелби гораздо больше общалась с Беном Минком, чем с кем-нибудь еще в больнице или после. Иногда они говорили часами без умолку о вещах важных и не очень.

– Я тоже верю в трагедию, – сказал он ей однажды вечером, словно Шелби было не все равно, что думает кто-то еще.

Она боялась, что Бен попытается обнять ее, и она даже отодвинулась, но он сообразил, что этого делать не надо. Бен как-то формально пожал ей руку, и, хотя они оба были в перчатках, Шелби почувствовала тепло его ладони.

* * *

Февраль – трудный месяц. Эти световые шарики. Лед на улицах. Школьницы, которые никогда не знали Хелен, оплакивают ее. Шелби сейчас девятнадцать, но ей могло бы быть девяносто. Что случилось с ее юностью, с целой жизнью, которая ждет ее впереди? У нее до сих пор нет аппетита, хотя мама каждый день варит вкусные обеды. Сью Ричмонд ушла из начальной школы, где работала библиотекарем, чтобы сосредоточить все свое внимание на дочери. Мама тратит многие часы, готовя мясной пирог, тушеную курицу, макароны, пудинг – Шелби все равно почти ничего не ест. Она проводит все время в подвале, где тихо и темно, но ей там нравится, если это слово вообще применимо к чему-то в жизни Шелби. Постель там комковатая, а пол покрыт линолеумом, скользким как лед.