Вернадский - [219]

* * *

Личков остается, как и Гревс, почти единственным слушателем Вернадского из тех, кому можно доверить серьезные вопросы. В августовское свидание он увез с собой «Очерки», ему Владимир Иванович посылает оттиски «Проблем». Книга вызывает у его адресата множество разнообразных, несущихся в беспорядке мыслей. Они то связываются с частными областями геологии, геоморфологии, географии, то воспаряют к вечным вопросам «теории Земли». В те дни сам Личков заканчивал книгу на планетную тему «Волны жизни и ритмы развития земного шара». Она, правда, осталась в рукописи. Конечно, часто думал о космологических проблемах.

«Много раз в связи со своей книгой перечитывал я в разных направлениях Ваши “Биогеохимические очерки”, — пишет Личков 22 октября. — Очень много получил от этого. Нет, по-моему, среди лиц, трактующих проблемы геологии, положительно никого, кто ставил бы эти проблемы так глубоко, как Вы. Никого равного Вам по трактовке проблем я не знаю, пожалуй, и в иностранной литературе. Легко трактовать эти вопросы после Вас. Это значит пользоваться уже проложенной Вами дорогой. <…> Ваша мысль для меня глубоко поучительна даже тогда, когда я с нею никак не могу согласиться, и она вызывает мой протест; я чувствую себя ею все-таки зачарованным»¹⁹.

Отвечая на одно из замечаний своего корреспондента, Вернадский пишет: «Когда я говорю о жизни (не могу и не хочу быть таким ригористом, чтобы этим реальным, ходячим словом я не пользовался), под понятием “жизнь” я понимаю совокупность реальных живых организмов. <…> Допускаю в Космосе существование живого вещества (может быть, “с разумом”) и полагаю, что наш человеческий разум не есть конец — (венец) — эволюционного процесса. Я не материалист и не идеалист. Думаю, что “космическая жизнь” (так понимаемая) не может дать “космического сознания”»²⁰.

Вообще считая эволюционные проблемы второстепенными в системе знаний, Вернадский принадлежит не к тем, кто, как Дарвин, ищет законы изменения, но к тем, кто, как Ньютон, формулирует законы сохранения, устойчивости мира. Он развивался от историзма в сторону фундаментальных основ природы, ее существования при непрерывном изменении и распаде. Предостерегал против увлечения дарвинизмом. Тем более что есть забытые эволюционные теории, как-то заслоненные теорией происхождения видов. Например, эмпирическое обобщение американского геолога и биолога Джеймса Даны. Вернадский сообщает о нем в своей «таблице противоположностей».

Примерно в те же годы, когда молодой Дарвин путешествовал на корабле «Бигль», Дана тоже участвовал в большой экспедиции Уилкса в качестве натуралиста на корабле «Пикок». Интересно сравнить теории, полученные на этой «Гончей» и этом «Павлине». Дана наблюдал ракообразных, и когда сопоставил многочисленные палеонтологические находки и современные виды, то выяснил следующее. Все части тела их разнообразно и многократно в прошлом видоизменялись, могли быть больше, меньше, даже становиться рудиментом. Все, за исключением головного мозга. И тогда Дана сделал заключение, что вообще на протяжении эволюции живого мира только центральная нервная система была единственным органом, который развивается прогрессивно. Самое важное состояло в том, что в отличие от других органов тела, которые могли деградировать, мозг никогда не уменьшался в объеме и никогда не становился примитивнее. У отдельных видов его развитие могло останавливаться, но никогда не шло вспять. В течение миллионов и миллионов лет мозг становился только сложнее, форма его как бы «перепрыгивала» от одного вида к другому, всегда совершенствуясь. Дана назвал этот процесс цефализацией, то есть «оголовлением».

Вернадский причислил обобщение Дана к эмпирическим обобщениям, то есть к важнейшим законам природы. Он показывает, что появление на Земле человека с его развитым мозгом есть закономерность. Но одновременно принцип показывает перспективу: Человек Разумный Творящий — не последнее звено в цепи разумных существ, а только, в сущности, — первое. Вот какое явственное и недвусмысленное развитие и связывалось с космическим развитием. Человеческое сознание и есть космическое сознание. Другого не обнаружено.

* * *

Только в середине ноября Вернадский снова начинает ходить в Старомонетный. Теперь здесь, в лаборатории, его руками и глазами становится Кирилл Флоренский, оказавшийся экспериментатором, что называется, милостью Божьей. Еще летом Владимир Иванович сообщал Наталии Егоровне: «Вчера же был К. П. Флоренский — сын философа, математика, теолога, страдающего совершенно в ГПУ (они не знали, что два года назад отец Павел был расстрелян на Соловках. — Г. А.). С ним говорили о работе моей над правизной и левизной и другой, которую он начал по моему указанию еще раньше. Наконец, близится реальность моей лаборатории»²¹. Появилась возможность проверить свои самые смелые предположения. Начинает с Флоренским серию опытов — повторение опытов Пастера — над винными и виноградными кислотами, имеющими отношение к диссимметрии. Работа осталась, правда, незавершенной из-за войны.

В феврале 1941 года сообщает о себе Личкову: «Но все еще не вхожу в норму в смысле здоровья. Последствия сентябрьского кровоизлияния в сердце (подтверждены рентгеном и кардиограммой) не улеглись. Приходится с ними считаться, только бы сохранить силу мысли; пока никакого сильного ее ослабления — да и вообще ослабления — не чувствую»