Вернадский - [217]
Потом появились планы, раздавались по институтам, а затем принята уже государственная программа по урановой проблеме. В них были предусмотрены техническое обеспечение, проведение конференций, организация экспедиций. Осенью в рамках этой программы Ферсман провел одну такую экспедицию в Среднюю Азию. Вплоть до начала войны работа шла усиленно, но затем была приостановлена, хотя и не полностью. Стратегические направления не могли не разрабатываться большими учеными, вошедшими в комиссию, руды были найдены, методы разделения изотопов урана разрабатывались Виноградовым и Барановым в БИОГЕЛе, превращавшейся в институт. Уже в августе того же года Вернадский, следивший по зарубежным журналам за иностранными исследованиями, стал замечать исчезновение сообщений. Начиналось засекречивание. То же ожидалось и здесь.
Открывались первые страницы истории создания ядерных котлов и атомных бомб, истории, сопряженной с взлетами человеческого духа, победами, но и драмами и трагедиями. Ведь работами по бомбе руководил потом Берия — четвертый ком-апостол.
Первый ядерный взрыв, надо думать, произвел огромное впечатление на власть имущих и привел к повышению авторитета физиков и химиков в Академии наук. Виноградов, например, непосредственно участвовавший в обогащении ядерного сырья, награжден шестью орденами Ленина, увенчан всеми возможными премиями и званиями, прежде всего вице-прези-дентством в Академии наук.
Впрочем, тут начинается совсем другая история, не имеющая отношения к Вернадскому. Он сыграл роль того мальчика, который выпустил джинна из бутылки. Небольшое усилие, приложенное в нужном месте в нужное время. А далее лавина падает сама.
Конечно, не случайно ему пришлось сыграть эту роль. Он должен был ее получить еще в 1922 году. Он все же дожил до осуществления своих идей. Редко кому из ученых выпадет счастье — оно же и ответственность — осуществить свое предсказание, сделанное интуитивно, проективно. Нечто подобное он испытывал, держа в руках газетную вырезку и вспоминая свою речь о радии в 1910 году, лабораторию «Куинджи» с видом на Петербургскую сторону, получение русского радия, создание института, ставшего, к сожалению, самым отсталым в Европе. Прошло всего лишь четверть века!
И если вдуматься, предсказание ученого, проект — есть нечто содержащееся в глубине гётевского вопроса: что есть Вернадский? Что есть Отто Ган? Эрнест Резерфорд и Энрико Ферми? Виталий Хлопин и Абрам Иоффе? И сотни тысяч других ученых, инженеров, техников, людей мысли и дела? Их усилия становятся не просто фактом науки, но фактом природы. Они перевели человечество, а с ним и всю планету, а возможно, даже всю Солнечную систему, на новый энергетический уровень.
Поистине смысл жизни каждый переживает самостоятельно и в своем биологическом и историческом времени, но понять этот смысл, этот замысел Господень можно только в течение жизни поколений, в геологических эрах.
Но сам инициатор участвовал в историческом деянии только в первые два месяца. К тому же 3 июля Наталия Егоровна упала в комнате, получила трещину в кости ноги. Ее отправили в кремлевку. Занятый урановыми делами, Вернадский не может ее навещать, только пишет ей короткие ласковые письма. Сообщает о состоянии ее шейки бедра, об операции, которая ей предстоит, о своих неладах со здоровьем и мнениях врачей и, конечно, о делах научных. Прежде всего, о выходе посвященной ей книги.
В одном из писем делится охватившим его воодушевлением: «Очень меня это занимает, и я откладываю ноосферу и физическое пространство — хочу написать об основных принципах энергетики биосферы и планеты Земли»>12. Поворот кардинальный — возобновляется работа над книгой жизни. Углубившись в тему рассеяния элементов в биосфере, он обнаружил следующее: «Под влиянием новой книжки (в общем хорошей) Ферсмана я решил высказаться, так как он эти вопросы затронул, по моему мнению, не глубоко и в основном неверно. И тут со мной случился casus — я хотел выяснить, кто первый ясно и определенно поставил в науке вопрос о значении на нашей планете свободных атомов, и забыл, что сделал это я, и даже ясно указал на это место в моих книгах, и в том числе в вышедших сейчас моих “Биогеохимических очерках”, давно, 50 лет назад — в 1890 г. и речи в Москве и возвращался, углубляя и уточняя, в течение всей жизни. Теперь перечитал свои старые статьи и сделал крупный шаг вперед»>13.
Двадцать шестого июля сообщает: «Вчера кончил Воспоминания Витте — перенесся в прошлое. Как удивительно всё произошло. Ясно видишь безумие людей, которые стояли во главе. И при всей глубине ума Витте — он не предвидел того, что произошло — но к чему шел исторический процесс, который мы переживали одновременно. Будущее мелькало для него в гибели династии, но он совсем не понял новых социальных форм — люди, реальные политики являлись ему в виде революционеров-
