Вернадский - [215]

Многие смотрят в ближайшее и отдаленное будущее мрачно. Лазарев: человечество идет к одичанию. Я — совершенно иное — к ноосфере. Но сейчас становится ясно, что придется пережить столкновение, и ближайшие годы очень неясны. Война?»²

Люди продолжали пропадать, развал и неразбериха в связи с общим поглупением руководства возрастали. В конце 1938 года иезуитскую атаку выдержал Ферсман, его работа в Хибинах осуждалась. Александр Евгеньевич устоял, но это ему дорого стоило: его здоровье, и так очень хрупкое, оказалось совсем подорвано. В дневниках Вернадский продолжает список арестованных людей и погубленных дел.

Академия внешне в фаворе. Но курирует ее в партии Каганович, вызывающий академиков на ковер. Особенно этот сын сапожника с четырехклассным образованием постарался с геологической работой и, как пишет Вернадский, совсем ее развалил. В дневнике о нем: «Передача того, что он говорил, на меня произвела впечатление пустоцвета»³.

Поскольку всякая самостоятельность пресекается, то смерть тирана может ввергнуть страну в неизвестное, думает он. При таком режиме люди разучиваются стоять на собственных ногах, все подстраиваются под одного.

Весной 1939 года он получил приглашение сразу на две конференции в Киеве. Чувствуя себя вполне сносно, выехал с Виноградовым на Украину.

Сами конференции не произвели впечатления. Запомнился город, который он не видел более десяти лет. Цвели каштаны. Все благоухало. Его удивило большое строительство.

Встретил старых друзей — Крымского, Холодного. Несколько дней прожил в прекрасных условиях в доме отдыха в Голосеевском саду. Здесь он в 1919 году выбирал место для Ботанического сада академии.

Долго гуляли с Крымским по саду. Правда, увлекшись разговорами, затянул прогулку и в результате получил небольшой сердечный приступ. Но все равно — поездкой остался доволен.

По приезде отправился с Наталией Егоровной в санаторий. Личкову пишет: «Сейчас в Узком, где я лечусь и работаю. Странно лечиться от старости. Но чувствую эту старость только физически, да и то жаловаться не могу, видя своих сверстников»⁴. А своему сверстнику Петру Андреевичу Земятченскому, второму «консерватору» Минералогического кабинета в далекие докучаевские годы, писал, что пока мысль молода и жива, грех жаловаться.

Живая мысль помогала пережить «текущие обязательства» по научному обслуживанию страны, руководить лабораторией и всяческими академическими комиссиями — по изотопам, по метеоритам. Неугомонный Леонид Кулик еще раз в 1939 году организовал экспедицию к месту тунгусского феномена и снова остатков метеорита не нашел. Загадка возрастала, интригуя научную молодежь. Вернадский через Шмидта добился еще аэросъемки местности. Ее сделали тогда военные.

В конце 1939 года наконец-то сдвинулось с мертвой точки издание «Живого вещества», называемого теперь «Биогеохимическими очерками». Правда, пришлось поступиться статьей «Начало и вечность жизни», которая должна была открывать книгу. Всю осень шла упорная работа над корректурой, потому что нужно было не только читать гранки, но и проверять все фактические данные, которые в науке всегда быстро устаревают. Но издан был сборник только в июле следующего года. «15 июля вышли мои “Биогеохимические очерки”. Эта книга имеет свою историю, которая ярко рисует пренебрежение к свободе мысли в нашей стране. Если это не изменится, то это грозит печальными последствиями, т. к. не [соблюдаются] принципы высоких идеалов гуманизма, равенства всех, демократии, признания силы научного знания, науки, а не религии (причем большевики ошибочно — не отделяют философию от науки). Эта книга была отпечатана и должна была выйти в 1930 г. под заглавием “Живое вещество”»⁵.

Он посвятил книгу Наталии Егоровне, неустанной помощнице, «всегда относившейся к жизни, как делу любви к людям и к свободному исканию истины». В сборнике есть статьи, переведенные ею с французского, а кроме того, она, пока не появилась Анна Дмитриевна, вычитывала, перечитывала, писала под диктовку.

В предисловии объясняется назначение сборника, где собраны статьи с 1916 года. «Мне кажется, — писал Вернадский, — хотя отдельные статьи, большей частью публичные выступления — лекции и доклады, писались независимо и ничем, кроме содержания, не связаны между собой, они не явятся для читателя повторением одного и того же. Перечитывая их для этого издания, я вижу, что в целом читатель не найдет в них много повторений. Он может читать их подряд, читать как одну книгу, проникнутую одной определенной идеей, идеей жизни как космической силы, изучаемой как проявление организованности биосферы, планетной оболочки, и сводимой к атомам, тесная связь с которыми ясно проявляется и в области явлений жизни и ее закономерностей»⁶.

Сняв «Начало и вечность», может быть, уменьшил пафос утверждения космичности жизни, но содержанием не поступился. О нем говорила каждая строка. Его личностным началом в понимании всегдашности и всюдности жизни пропитана книга от первой до последней страницы. Голос, свидетельствующий о новом взгляде на мир, тих, одинок, но тверд и спокоен:

«Наша материя, наш атом, наше пространство с его симметрией и с его излучениями, существование в космосе человеческого разума и сознания стоит в резком и, по-видимому, непреоборимом противоречии с этой материей, с тем атомом, с тем пространством и с тем космосом без разума и без сознания, которые удовлетворяли так долго искателей научной истины, но были даны им не научным исканием, а получены извне, из иной, по сути чуждой науке, области духовной жизни человечества»