Вернадский - [220]
И пока еще память сильна, приступает по возвращении Наталии Егоровны к заветной работе — «Хронологии». Сначала думал, что все же удастся написать воспоминания, те самые, что привиделись в Горной Щели и которым тогда еще дано название «Пережитое и передуманное». Но там-то было одно условие: он уходил от руководства Институтом живого вещества, поселялся (как булгаковский Мастер) на покое невдалеке от своего Института и погружался в воспоминания.
В реальности условие не выполняется. Руководство лабораторией, комитетами по метеоритам, по изотопам, по тяжелой воде и другие комиссии и организации, нескончаемый поток людей в Дурновском — как далеко от покоя!
И все же внутренняя жизнь, корректируемая реальностью, течет по своим необоримым законам, в своем темпе. Подошел некий срок, и созрело решение. Внутренний счетчик включился: пора. Пока думается легко, пока память не отказывает, надо переходить к осмыслению пути, к рассказу о людях больших и малых, выдающихся, которых знал и встречал. Пора передать свой опыт, дать оценку неслыханным переменам, доставшимся ему полной мерой.
В феврале 1941 года записывает: «Упорно — почти бессознательно — “тянет” работать над хронологией жизни в аспекте рода моих детей, углубляюсь вглубь (до XVII столетия) и ловлю момент. Наташа помогает — по письмам, остаткам семейного архива, медленно приводимого в порядок. Точно стихийно — неужели напишу “Воспоминания о пережитом”, большое значение которых я ярко сознаю. Много видел людей, из ряда выдающихся, диапазон и научной, и общественной жизни был очень велик»>23.
Итак, по вечерам они садились и раскладывали пасьянс из старых писем, телеграмм, афиш, программок; разбирали документы Вернадских, Короленко, Константиновичей, Старицких, Зарудных. Помогая друг другу, комментировали письма, расфасовывали по годам. Назвали папки — «Хронология».
Сначала казалось, что делают подготовительную работу к «Пережитому и передуманному».
А воспоминания наплывали. Новая волна поднялась в мае 1941 года.
Шестнадцатого мая пришла печальная телеграмма от Марии Сергеевны Гревс: скончался Иван Михайлович.
Дневник 17 мая: «Вчера утром умер Иван. Так мы с ним и не увиделись. Он хотел приехать, и надо было бы перед уходом из жизни повидаться. Все построения — религиозные и философские о смерти являются сложными концепциями, в которых научно реальное, вероятно, едва ли сказывается — а научная мысль еще не подошла даже к первым построениям. <…>
Николай Павлович Анциферов звонил мне, что он недавно видел Ивана — он бодрый, собирался к нам в ближайшее время. Умер внезапно.
Иван был христианин с мистическим оттенком — глубже понимал христианство, чем, например, Шики-Шаховские. Думаю, Георгий мой к его настроениям близок»>24. На другой день: «Мысль об Иване все время. Последний (и самый старый по возрасту) из нашего Братства ушел, полный сил умственных. Тяжелые и хорошие переживания нас связывали теснейшим образом — его и Машу, меня и Наташу. Неожиданно для меня все тяжелое позабыто и в корне. <…> Иван должен был приехать к нам на днях. Фатум древних резко сказался в жизни нашего Братства, характерным для которого была его интимность и отсутствие большой организованности. Попали в такой мировой катастрофический период, который многое во всем происшедшем объясняет»>25.
Гревс умер на 81-м году жизни. В последние годы он часто приезжал в Москву и останавливался у Вернадских. Работал тогда над книгой о римском историке Таците. Особенно теплыми отношения стали после ареста и исчезновения Шаховского. Понимали, Митя не вернется, они остались одни. Вернадский часто помогал и Шаховскому, и Гревсу деньгами. Оба бедствовали в советских условиях.
Дневник 14 декабря 1938 года: «Не писал. Приехал Иван. Очень с ним хорошо»>26. 15 декабря: «Иван у нас. С ним много разговаривал о самом главном и глубоком — о смысле жизни. Нет сознания у него, что и религия и философия — исключая общую интуицию — не могут дать того, что дает углубленная научная работа. Интуиция — углубленное, словесно не выражаемое переживание, в этом последнем случае дает связанное с научно проверяемым представлением о реальности несравненно больше, [чем] общая всем идущим по этому пути, чем религиозная вера или разумное (хотя бы с мистическим подтекстом) представление о мире.
Жутко при мысли о Мите»>27.
Вот, хотя бы и не совсем совпадали их мысли, кто выслушает, как не друг, кто вызовет новый прилив вдохновения? С кем вообще теперь можно говорить о сокровенном?
Книга Гревса о Таците тогда, конечно, не вышла, хотя была полностью закончена. А Мария Сергеевна и дочь их Екатерина Ивановна застряли в Ленинграде во время войны и не пережили блокады.
Из мужской части братства Вернадский остался один.
Глава двадцать шестая
«Я СМОТРЮ НА ВСЕ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НООСФЕРЫ»
Здоровье Вернадского все еще оставляло желать лучшего. Первая половина 1941 года проходит в напряжении — время от времени сердечные неприятности, требующие постельного режима, а объем дел не уменьшается, напротив, как будто возрастает. При помощи Анны Дмитриевны работает над пятым выпуском проблем — второй частью «книги жизни», которая вскоре превратится в большой труд «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения».
