Верховья - [75]

Теперь они как будто настроились — работали каждый день.

И только тут увидели по-настоящему, как много предстоит всего переворочать. Надо было чистить, мыть и протирать насухо изнутри днище, где намечалась сварка. Но чем протирать? Обтирки не оказалось. Ладно, для этой цели пустили в расход рваные штаны бывшего механика. Потом, взяв по рукаву, с наслаждением разодрали и его фуфайку. Спустили из топливных баков остатки солярки.

Предстояло ехать за бревнами, доставать домкраты, уголь, искать кисти, обтирку, струбцину, посуду под краску и олифу, выправлять леера, полосы винтовой насадки, заказывать новые болты и гайки для их крепления...

Много всего надо было, ум за разум заходил.

И будто решив обогнать их, повсюду торопилась весна. Гора за рекой оголилась вовсе, и коровы там целый день грелись на солнышке, подолгу глядели через реку на катер, словно бы думали, успеют отремонтировать его к навигации или нет. А Стрежнев с Семеном в короткие перекуры глядели на коров и тоже гадали, дотянут те до свежей травы или нет.

Река между тем на глазах менялась: на белой ее хребтине с каждым утром все больше появлялось болезненных чугунно-тяжелых пятен, будто кто бил ее по ночам, оставляя синяки. К полудню эти пятна расплывались все шире, подкрадывались одно к другому, сливались.

Стрежнев теперь не думал ни о затоне, ни о начальнике, ни о своей жизни. Все как бы отложил «на потом». Не хотелось по пустякам бередить и так больную душу. Сейчас важно было хоть как-то залатать и покрасить днище, столкнуть катер на воду, а там видно будет... Допустить же, чтобы катер утонул, Стрежнев не мог — смеху не оберешься на весь затон до конца дней...

Однако всякую работу Стрежнев любил делать степенно и добротно, со спокойной душой, как бывало в затоне.

Но сейчас этого-то покоя как раз и не хватало. Все не под руками, не устроено — все не ладилось!

Когда привезли бревна, оказалось, что их нечем пилить. Обшарили все трюмы, машинное отделение, заглянули даже под слани, но нашли только ржавый топор-тупицу, который Стрежнев, молча, тут же запустил с палубы в гриву.

— Придется опять мужикам кланяться, — сказал Семен.

— Нет уж, иди ты проси, — ответил Стрежнев. Я настрадался, хватит.

Пилу мужики дали, но только на два часа, велели принести.

— Что я, дизель, что ли, — недовольно сказал Стрежнев, берясь за ручку. — Два часа...

Семен, как паук, раскорячившись кривыми ногами и упершись левой рукой в бревно, пилу таскал молча, стоически. Только сопел. А Стрежнева брала одышка. После каждого перепила он распрямлялся во весь свой большой рост, утирал шапкой пот, говорил:

— Подожди, дай вздохну.

И Семен молча ждал.

Они испилили два бревна, Стрежнев оглядел кучу катышей, сказал:

— А ведь не хватит, придется еще привозить.

— Ну, увидим, — ответил Семен. — Вон рекой кто-то идет.

— Так что, мало ли кто там ходит, давай...

Он поправил ногой бревно, и снова начали таскать пилу, невесело глядя в землю.

— Эй, студенты! — послышалось с дороги. — Хватит дрова пилить: зима-то кончается.

Подошел Федор, уселся на катыш:

— Да что вы мучаетесь. Плюньте! Завтра я вам бензопилой враз раздерну. Собирайтесь, уж вечер, чай, сегодня суббота.

— А ты что весел? — спросил его Стрежнев. — Гуляешь?

— Ходил в село, внука глядел. И жена там, приехала. Завтра сюда приплетется, на брандвахту. Пока дорога держится... Николаем назвали! Внука-то!.. Как тебя.

— Так велик ли народился-то? — польщенный, спросил Стрежнев, усаживаясь.

— А ничего... На руке подержал — так, с небольшого глухаря будет. Вот, взял за его здоровье.

И он вынул из-за пазухи четвертинку.

— Надо бы, конешно, большую, да уж поистратился, и так, говорят, хватит... В баню вот иду, думал, потом приму, напоследок, пока жены нет, да гляжу — дружки. Стакан-то есть ли? Давайте по глоточку...

— Да ну-у, чего тут, — возразил Стрежнев, — только во рту поганить. Побереги... А в баню-то, Семен, и нам не мешало бы, уж корка, поди, наросла.

— А пойдем, — с готовностью ответил Семен.

— Конечно, пойдемте! — обрадовался Федор. — Я полотенца вам новые дам, веники у меня, как шелковые...

Отошла коту масленица

1

Неожиданно ударили те звонкие зоревые утренники, о которых говорил Федор.

Свежо и молодо было на подсушенном морозцем берегу. Ретиво взвизгнула на мерзлой сосне пила, и белые опилки веером полетели к черной скуле катера.

Стрежнев только успевал прикладывать к гладко-желтому боку сосны мерку. Федор нажимал на пилу, а Семен ногой придерживал бревно...

Все было кончено за каких-нибудь полчаса, еще коров не выгоняли на том берегу.

— Вот это повеселее, — сказал Стрежнев, с чувством заслуженного отдыха садясь на катыш. — Давай теперь уж и топоры. Глядишь, скоренько и зарубы сделаем. Найдешь ли?

Федор отложил бойкую пилу, не спеша положил на катыш рукавицы, попрекнул:

— А вы ехали, о чем думали? Игрушки играть за двадцать верст притащились?..

— Да забыли впопыхах-то. Ведь собирались как?.. Не дал оглянуться, будто арестантов отправил... — сказал Стрежнев.

Федор, осознавая свою заслугу, довольный, что пила сегодня не дала чиху — завелась сразу, не опозорила своего хозяина, — с достоинством принялся ругать их, но вдруг закончил: