Верховья - [65]

Отплакали над свежей могилой капитанские и шкиперские жены, повздыхали, утерлись и похвалили Панкратыча в последний раз: «И умер вовремя... Навигацию дотянул...»

Через месяц прислали в затон нового начальника — молодого, но уже лысого инженера с какой-то легкомысленной и не флотской фамилией — Чижов. Старики поглядели на него по-капитански вприщур и безнадежно махнули рукой: «А-а... теперь кого хочешь поставь...»

Но хуже всех было капитану Стрежневу. По крайней мере так о себе думал он сам.

2

В тяжелом предутреннем сумраке шесть раз бойко с хрипотцой прокуковала кукушка. Однако Стрежнев и без часов знал, что скоро надо собираться в контору, но пока рано. Лежал, не шевелясь, жену будить прежде времени не хотел, вспоминал на досуге, как гостил в Горьком у сына — инженера в пароходстве. Там бродили они по грузовому причалу, подолгу стояли у вздрагивающих колес кранов, наблюдали зимнюю погрузку песка, перелезали через сугробы, намерзлись... А потом, когда сидели в теплом кабинете пароходства, Стрежнев рассказывал сыну, что слабеет сплавная, что прислали на место Панкратыча в затон совсем зеленого начальника...

Из Горького Стрежнев махнул в Кострому: ездить так ездить. В затон особенно не тянуло. К дочери Нинке, в общежитие медицинского института, явился неожиданно, обрадовал ее. Но тут и застрял, слег в постель: налазился с непривычки по сугробам в Горьком, совсем отвык за долгий отпуск от холодов. Девчонки, будущие врачи, будто с радостью, авторитетно приговорили его к длительной лежке возле стопы журналов. Сначала Стрежнев только посмеивался над ними, но потом молча засобирался: пора было в затон, отпуск истек! Так с головной болью, покашливая, он и вернулся вчера вечером в свой поселок.

Прошло полчаса — опять напомнила кукушка. Света же новому дню не прибавилось.

Долго не поддавалась эта ночь, а потом вскинулась отчаянной метелью. И в затоне завыло: стонали ванты и стрелы кранов, ныли ржавым рангоутом недолеченные, враз обезлюдевшие катера.

Лихо закручивались на белой равнине рейда снежные вихри, со свистом мели промерзлое железо покинутых палуб. Дымно гнались они по улицам поселка к бору и там, у крайнего дома, натыкаясь на хвойную щетину сосен, слабели, умирали с протяжным шепотом.

В десятом часу от этого прижавшегося к соснам дома пробирались непроглядной улицей двое. Нагибаясь и кутаясь, они ступали степенно, след в след — по-волчьи. Первым крупно отшагивал капитан Стрежнев, за ним спешно угадывал в готовый след, не поспевал и сопел механик его — Семен.

На крыльце конторы оба степенно похлопали себя по плечам, полам, пнули по разу валенками в порог и нырнули в тепло коридора. Здесь еще раз отряхнули друг друга, похлестали шапками о бревенчатую стену, разогнули воротники. Переглянулись.

— Что, сразу пойдем или как?.. — спросил Семен.

— Подожди, дай отдышаться, — хрипло ответил Стрежнев. Большой, грузный, он закашлялся — перебил шумное дыхание. Толстыми пальцами снял с кустистых бровей снег, вытер руки и достал сигареты.

Глядя на него, закурил и Семен, но оба затягивались нервно, без удовольствия. И опять переглянулись. Теперь согласно, без единого слова бросили окурки в ведро. Собравшись с духом, Стрежнев постучал, прислушались оба, а потом решительно шагнули за порог.

Так для Стрежнева началась последняя его навигация.

3

Лес и лес...

Кроме Стрежнева с Семеном, в кузове машины тряслись еще трое: закутанная женщина, мастер из Сосновки и молодой капитан из затона — Яблочкин, которого, осенью вроде, разжаловал новый начальник в матросы. Говорили, ночью шел он в затон на своем катере без ходовых огней. Стрежнев не удивился тогда и не стал допытываться: в затоне около сотни капитанов, за всеми не уследишь. Да и не до этого было в то время. Но теперь, на досуге, вспоминал Стрежнев, как однажды ехал на его катере матрос этого капитана, вез на недельную вахту целый мешок картошки.

— Куда ты столько? — удивился тогда Стрежнев.

— А на всю команду, — ответил парень. — Капитан у меня ничего не возит и денег на продукты не дает. Да еще на бутылку иной раз просит... А намекнул как-то — говорит, выгоню. Просто не знаю, как навигацию доработать...

Мало приходилось Стрежневу встречаться с Яблочкиным, а после того разговора и вовсе не хотелось.

Куда он ехал теперь, зачем, Стрежнев не знал, да и не желал знать и так тяжело. Был Стрежнев на всех зол. «Пусть делают, что хотят, наше время, видно, прошло. Два месяца до пенсии, докантуюсь как-нибудь — и шабаш! Пусть устанавливают свои, новые порядки. Поглядим, не вспомнят ли нас, стариков. Валяйте...» — думал, привалившись спиной к кабине, и то дремал, покачиваясь вместе с промерзлым скрипучим кузовом, то глядел, как сзади за бортом вихрилась снежная пыль. Здесь, в лесу, было потише. Только по вершинам сосен-семенников, высоких, как заводские дымящиеся трубы, тащило волоком вьюжную муть. Низкое, будто осевшее, небо было по-зимнему скучно, в измятых, мышиного цвета тучах, которые на лету все расплывались, таяли, сливаясь заодно с вьюгой, с нищим светом всего этого полумертвого дня.

И на дороге тоже скука — однообразно-бело, даже ворон нигде не видать. Э-эх!.. И не подумаешь, что конец марта!..