Верховья - [59]

Когда весновщики, заглянув в несколько промтоварных магазинов, направились наконец к «Гастроному», на улице уже зажглись огни. Поэтому, пополнив свой провиант, сразу же двинулись к гостинице, предчувствуя близкий покой, отдых... Но свободных мест для них здесь не оказалось, и они пошли искать другую гостиницу. Однако и там их ждал такой же решительный отказ.

В городе было уже совсем лето: распускались и хорошо пахли почки на тополях, асфальт был сух, и по нему легко было идти. И в то же время неудобно как-то от людей в таких больших тяжелых сапогах и шапках: все гуляли уже в ботинках, а молодые девчонки и парни так и вовсе с непокрытыми головами. Мишка глядел на них, завидовал. А горожане глядели на бригаду, на их мешки, сапоги... Провожали глазами с любопытством и удивлением, кое-кто, казалось, с насмешкой. Мишка ревниво ловил эти взгляды, прислушивался, что говорят. С остановки, мимо которой шли, открыто-наивно смотрела на бригаду молодая рыжая девчонка. Мишка даже остановился: тут, среди городских, стояла Настасья?! Сходство было поразительное, только эта «Настасья» красовалась в джинсах, с хорошей сумкой, вся модная и совсем юная. Мишка беспомощно глянул вслед бригаде: «Куда же они идут, почему не останавливаются, неужели не видят?..» Но весновщики тяжело ступали дальше, и люди с остановки все невольно задержали глаза на Мишке. А он не знал, в которую сторону ему тронуться с места, и тут вспомнил, как одет, увидел себя с этой юной Настасьей рядом, совсем смутился... И побежал за бригадой.

А бригада шла и шла по городу. И снова разные люди по-разному смотрели на нее: одни с недоумением, другие с боязнью, третьи, казалось, и вовсе враждебно. А они были свои люди, они не забыли, что сделали на Шилекше и в душе ждали похвалы за это, ну пусть не похвалы, а хотя бы слова участия, внимания или интереса... Сами останавливали прохожих, спрашивали, где можно переночевать... Но встречные удивленно пожимали плечами и спешили всяк по своему делу.

Кружа по ночному городу, весновщики искали места, где бы примоститься, дать разгоряченным ногам отдых. Не сговариваясь, все уже хотели одного — уйти подальше от центра и не ждать больше никакой помощи, а надеяться только на самих себя.

По привычке их тянуло в кусты, к деревьям, где можно было бы спрятаться от сторонних глаз. Но из сквера, где они пристали было, их тут же вытурили два милиционера.

— Ну и приехали... — выругался Шмель. — Посидеть и то не дают.

— Пошли хоть к реке, у воды, может, не тронут! — взвился Чирок.

— А точно! — поддержал Ботяков, нетерпеливо тряхнув на спине мешок. — На хрен они нам нужны...

И все молча согласились, через широкий безлюдный пустырь, мимо большого серого памятника направились к реке.

— Вот это дядя, — задрав на ходу голову, удивился Луков. — Кто это?

— Генерал какой-нибудь... — мгновенным взглядом оценил фигуру на возвышении Чирок.

— Сусанин это, из крестьян, — пояснил шедший рядом с Чирком Степан.

— Чего он сделал?

— Врагов в лес завел, в глухомань, все и перемерзли там как тараканы.

— Сам-то ушел?

— Убили.

— Суки... — еще больше обозлился Чирок. — Давай подойдем поближе.

— Точно, мужик!

— Первый раз памятник крестьянину вижу, — сказал Ботяков.

Народу на пустыре почти не было, и им показалось тут совсем безопасно и даже уютно, потому как недалеко от памятника росли какие-то кусты. И они, уже сбитые с толку городом, не долго думая остановились на мягкой земле, благо не на асфальте. Положили рюкзаки на молодую травку и тут, под защитой своего высокого собрата-крестьянина, выпили и закусили с удовольствием. Разговор у них оживился и уже обретал нужную уверенность, когда рядом неожиданно выросли два милиционера. Один из них, постарше, без лишних разговоров схватил Лукова за рукав и решительно потащил было его.

Но Луков в газовом свете фонарей цыгански блеснул глазами и отряхнулся:

— Ты знаешь, кто это?

— Знаю, знаю!..

— Нет, не знаешь! Крестьянин он, как и я. Вишь, какой он здоровый. Давай поборемся? — и Луков шутя облапил милиционера, дуя в лицо ему перегаром. — Вот сейчас сожму тебя и выдавлю из френчика-то... — И он медленно, по-медвежьи начал прижимать его к себе. Глаза милиционера округлились, но тут подскочил Шмель:

— Отпусти! Пуговки оторвешь — заберут еще, — и к милиционеру: — Не связывайся... День рождения у него сегодня, — кивнул он на памятник, — помянуть приехали.

Услышав это, все загалдели, окружили милиционеров, наливали им в кружки водки, которую те высокомерно отстраняли, но им не давали сказать слова, напирали со всех сторон... Кто-то уже обнимал молодого милиционера, свез с него шапку, которую тут же затоптали сапожищами, но Ботяков решил исправить дело, схватил шапку и стал ее, мокрую, в грязи, напяливать милиционеру на голову... Кто-то, ругаясь, говорил про жалобу, про газету, про самого Сусанина...

И милиционеры не знали теперь, как от них отделаться. А отделавшись, решительно двинулись куда-то через площадь, оглядываясь и остервенело сплевывая на сторону...

Но когда к памятнику подкатила большая крытая машина с нарядом милиционеров, вокруг уже никого не было. У подножия памятника светилась пол-литровая банка, в которую было налито немного водки, а рядом лежал высветленный работой багор с надломленным пером