Верховья - [21]

13

Княжев понимал, что теперь уж надо работать по-новому: в разливах срочно ставить цепочки, а на кривулях — постоянных дежурных. Если б все это было сделано вчера, тогда б и затора не случилось.

Но по берегам был еще глубокий снег, а вода прибывала, и Княжев не хотел понапрасну мучить людей — ждал еще день-два, когда Чекушин подвезет цепи, проволоку. Вот и дождался...

Уходить с реки сейчас было опасно: рекой еще плыли стопленные штабеля, и мог возникнуть новый затор. Конечно, это было и хорошо: не надо катать по бревну — вода сама работала. Но сейчас за этой водой нужен был особый догляд. Вслед за разобранным пыжом вода сразу спала, и во многих местах было мелко, а бревна и без скатывания шли кучно. Ах как нужна была теперь вода! Княжев часто поглядывал на вершины — ветер гнал с севера тучи, и, значит, не будет скоро тепла, — думал бригадир.

Весь день бригада была рассеяна по реке. Двоих, Ботякова и Чирка, Княжев отослал за проволокой и цепями. Пока не стаял снег, надо было все перевозить на санках. Погода как раз позволяла: даже днем морозило.

Дежурили весь день, без обеда.

Когда начало темнеть, Княжев закричал в обе стороны ближним дежурным:

— Кончай работу! Передавай дальше!

Мишка с Луковым сразу после затора сделали себе новую кобылку, уже из трех бревен, и весь день плавали на ней по разливине, выталкивая оттуда набившиеся бревна. У Мишки давно уже дрожали колени, ломило спину и хотелось есть. У него слегка кружилась голова, и к вечеру из носа потекла струйка крови. Луков велел присесть ему на бревнах и смачивать переносицу водой. А сам осторожно начал толкаться к берегу. Пристав, они сели под осиной. Мишка держал на переносице синеватый льдистый комок снега, а Луков курил. Тут их и застал крик Яшки Шмеля, донесшийся с верхнего кривуля.

— Эге-ге-ее! — приставив ко рту ладони, закричал вниз по реке и Луков. — Заканчива-а-ай! Ухо-одим!..

Но они еще сидели некоторое время под осиной, чувствуя усталость и облегчение. Потом пошли берегом вверх. На повороте реки, огибая заливину, они согнали Одноглазую. Обиженно закричав на весь лес, она взметнулась над вершинами и полетела на холодно алеющий закат. Она не знала, что делать ей теперь. Под можжевелиной у нее было уже увито гнездо, и сегодня утром она снесла тут первое яйцо. Она сидела на гнезде, когда вода начала прибывать и окружать кочку со всех сторон. Закрыв яйцо пухом, надерганным из брюшка, Одноглазая взлетела, чтобы узнать, что случилось. Она первая увидела затор, но не поняла, что это такое. А когда вернулась к гнезду, яйцо было уже под водой. Теперь, к вечеру, она плавала вокруг своей кочки, вновь обсохшей, но от гнезда осталась только ямка. Она не понимала, что случилось, но знала — гнездо нужно завивать дальше от реки. Когда оглядывала новое место, ее и согнали Мишка с Луковым. Людей она боялась, и теперь полетела в другой залив.

Вечерняя заря была короткой, скупой на малиновую краску. Над лесом рано повисло какое-то тягостное молчание. Обмякшие и притихшие сидели весновщики возле барака, прислонив багры к стене (Княжев распорядился не оставлять их сегодня на реке), потом по одному потянулись к вагончику. Настасья и Галя, узнав о заторе, глядели на мужиков сочувственно, жалея и любя.

А Мишка, наблюдая за поварихами, видел, что им все-таки хочется шутить и смеяться. Но сплавщики были угрюмы, и обе они скоро замкнулись, молча начали мыть нехитрую посуду. Когда они предложили Мишке добавки, он не отказался, взял тарелку из Галиных рук. Стесняться было некого: в вагончике не спеша допивал чай только Сорокин. Мишка боялся, что у него снова пойдет носом кровь и поэтому решил есть как следует. Поужинав, он сказал «спасибо», мимоходом благодарно глянул на Галю.

Возле вагончика горел костер, несколько человек понуро стояли вокруг него. Мишка подошел к ним, и они молча посторонились. Было сумрачно и не по-весеннему холодно. Люди докуривали, по одному уходили в барак. Наконец остался неподвижным только Чирок. Навалившись всем телом на неошкуренный шест, прислоненный к плечу, Чирок прижимал его к себе обеими руками. Мишка долго глядел на него, наконец понял: Чирок стоя спал. Огонь слабо освещал его усталое заострившееся лицо, пламя успокаивалось, садилось на угли все ниже, будто тоже устало. На углях лежали два раскаленных круга проволоки.

Когда Мишка пошевелился, Чирок вздрогнул, засуетился, но, увидев Мишку одного, успокоился:

— А чего я стою?.. Пойду спать, догорит и без меня. Утром проволоку заберем и все. Пошли? — кивнул он Мишке.

— Погляжу немного, — ответил Мишка и присел на корточки. — Не поднялся бы ветер, вдруг на барак повернет, — сказал он по-взрослому.

— Вот, вот, правильно, пригляди, — обрадовался Чирок. — А я пойду. Поглядывай!.. — и понес шест к бараку.

14

Ночью Княжев проснулся: ломило руки. За стеклами шумело, в бараке настыло. Он закурил и босиком, накинув на плечи фуфайку, вышел на крыльцо. Все было бело. Снег лепил прямо в лицо.

Поутру он лежал на крыльце барака, на маленьких елочках вдоль дороги, на бревнах штабелей... В лесу сделалось замкнуто, глухо. Из всех дятлов только один, самый старый, «отворил» спозаранку свою громадную скрипучую дверь — поразился побелевшему миру и «закрылся» снова. Потом стукнул коротко два раза, будто задвинул там изнутри засов, и больше «на улицу не выходил».