Верхом на раторне - [170]

— Я спас честь Тентира на острие Белого Ножа, или думал, что спас, но всё оказалось напрасно…

Теперь она могла почти видеть их в арке камина, громадная, серая толпа, теснящаяся вокруг её брата, протягивающая к нему ищущие руки. Как же их было много, все хайборны и кендары их дома из прошлого, чья кровь, подобно крови Кинци и Эрулан, поймала их души в ловушку в тканях их смерти.

Торисен протягивал вперёд свои красивые, покрытые шрамами руки — для объятья или чтобы отбросить их прочь?

— Да, да, я знаю, это мой долг, и честь обязывает привязать их, но так много имён, так много лиц — как я могу запомнить вас всех?

Последняя серая фигура, которая говорила о чести, Тентире и Белом Ноже… это был крупный кендар с большими руками и широким, почти знакомым лицом.

Я знаю его, подумала Джейм. Я знаю его!

— Тори! — позвала она через пустошь пепельных голов, серых лиц, которые медленно поворачивались к ней, даже если при этом они рассыпались в обломки. — Это Халлик Беспощадный, отец Харна! А тот, другой, должно быть Сухой[76], муж Зимы. Разве ты не помнишь его лицо, нарисованное на стенах спальни наших родителей? Я так же знаю и других, живых и мёртвых. Позволь мне помочь!

Но слышал ли он её? Крики стали настойчивей, они требовали:

— Меня!

— Меня!

— Возьми меня!

Посмертные знамёна распустились на нити и заново сплелись в одежду, чтобы одеть живых. Леди хайборн роились вокруг Торисена в вихре украденных погребальных нарядов, их ленты хватаются друг за друга, пытаясь добраться до него. Что такое притязания мёртвых по сравнению с хищным голодом живых?

— Возьми меня!

— Меня!

— Меня!

Что это такое, что за исступлённый голод?

Джейм окунулась в них, голая и совершенно взбешенная. Они разбегались перед ней со слабым визгом, шокированные отсутствием маски на её лице. Можно было не сомневаться: это был кошмар Тори, во сне и наяву. Если хотя бы часть этого была правдой, Женский Мир потерял всякий разум или, по крайней мере, голову. Не удивительно, что Тори так запаниковал. Но где это он, или, скорее, где это они?

Она последовала за ним в холодное, тёмное место, которое, без сомнений, она должна была узнать по этому тонкому, кислому запаху, но тут было очень и очень темно, и почему-то чувствовалось, что безопаснее было не знать и не быть замеченной. Голоса бормотали, то громче, то тише, сплётённые вместе с плотной фактурой ткани спора, который никогда не кончался, а только всё повторялся в бесконечных вариациях.

— … руки, руки, руки, — говорил Торисен. Его голос звучал теперь гораздо моложе, чем мгновение назад, и ломался от беспомощного изнеможения. — Как они хватаются и цепляются! Они могут утащить меня вниз, но я поклялся никогда не допускать неудачи, как это было с Мулленом. Я п-поклялся!

Ему ответил хриплый, приглушённый голос, коварный шепот откуда-то изнутри:

— Мы все клянёмся. Многие поклялись мне, и все поклялись ложно. Я потерял тысячи. Я потерял тебя, мой единственный сын. Что такое один человек по сравнению с этим?

— Он был просто им, человеком, и он мне доверял. Как и все они.

— Все, кто доверяют кому-то — глупцы. Я доверял тебе. Ты, не доверяй никому.

— Но она моя с-сестра, мой близнец, моя другая половинка. Почему я не могу довериться ей и принять её помощь?

Это был голос ребёнка, обороняющегося от темноты. Джейм захотелось закричать в неё: «Ох, стань взрослым! Не спрашивай. Скажи ему!», но её собственный голос застрял в горле.

— Потому что, парень, она шанир.

— Это — это действительно так плохо?

Вот теперь она и в самом деле изумилась. Когда это Тори начал спрашивать такое, подрывая основы их самых первых уроков?

— Анар рассказывал нам старые истории. Мать пела их нам в темноте, прежде чем покинула нас. Когда-то, эти из Старой Крови, творили великие вещи…

— Ужасные вещи.

— И это тоже. Однако, всё остальное в жизни — серое. Почему только этот вопрос чёрно-белый?

… белый камень, чёрный камень, остаться или уйти…

— Ты спрашиваешь меня об этом, снова, и снова, и снова. Ты думаешь, что если будешь ныть достаточно долго, я смогу изменить ночь на день? Слабый, глупый, вероломный мальчишка. Не рассказать ли мне тебе, снова, что этот мерзкий шанир, мой братец Грешан, сотворил со мной в детстве, когда я был не старше, чем ты сейчас? Стоит ли мне показать тебе?

«Нет! — хотела закричать Джейм. — Оставь его одного, ты, обормот!» Но страх проглотил её голос.

— Смотри. Слушай. Учись, — сказал этот тошнотворный голос, злорадствуя над каждым словом. — Просто капля его крови на кончике ножа, это не достаточно сильно, чтобы привязать его больше, чем на час или два, но как раз достаточно долго, чтобы сделать игру более интересной. Дорогой маленький Гангрена. В последний раз ты поплакался об этом Отцу, но он тебе не поверил и никогда не поверит. Не против меня. Ты никчёмный, распускающий сопли лжец, и все это знают. А теперь будь хорошим мальчиком и открой пошире рот или я выбью тебе зуб — снова — ножом. Вот. А теперь, иди ко мне.

И Джейм проснулась на холодном очаге, с железным вкусом крови во рту из её собственного прокушенного языка и криком ужаса брата, эхом отдающимся в голове.