Вересковая принцесса - [81]

Она помолчала и прижала платочек к губам.

— Портрет был написан, очевидно, незадолго перед тем, как он… уехал, — сказала она грудным голосом. — Серебряная звезда, которая видна среди других орденов, была шутливо пожалована ему моей сестрой Сидонией на пикнике — на ней стоит девиз «Верность и молчание». Звезда не имеет другой ценности, кроме памяти о весёлом моменте.

Снова полная тишина, прерываемая лишь слабым шелестом штор.

— Странно, — сказала вдруг принцесса, — Клаудиус никогда не носил колец, люди говорили, из тщеславия, чтобы кольца не портили несравненной красоты его рук, а здесь — вы видите полоску на безымянном пальце левой руки… мне очень хорошо знакома эта рука, я часто её видела, но никогда на ней не было такого своеобразного кольца — простой ободок — что это значит? Оно выглядит как… обручальное…

Господин Клаудиус не ответил ни слова — его красиво очерченные губы, которые постоянно были крепко сжаты, как это часто бывает у глубоко мыслящих натур, сейчас образовывали ещё более тонкую линию; заметил ли он горящие глаза Шарлотты, уставившиеся ему в лицо?

— Боже мой, куда занесло мою фантазию! — после короткой паузы сказала принцесса, меланхолично улыбаясь. — Он даже не был обручён — нет, никогда, это знает весь свет… Но тем не менее — скажите мне откровенно, неужели никто после его смерти не претендовал на этот портрет?

— Ваше высочество, кроме меня нет никого, кто мог бы претендовать на наследие Лотара.

Что это было?.. Ответ прозвучал настолько непринуждённо, его слова так отчётливо несли отпечаток полнейшей правдивости, что сомнение казалось немыслимым. Шарлотта выглянула из-за гардины с бледным лицом, полным смертельного страха — у неё, очевидно, сложилось то же самое впечатление, что и у меня. Лишь Дагоберт смерил дядю долгим презрительным взглядом, его губы искривились в издевательской усмешке — он был уверен в своей правоте, он был полон неоспоримого убеждения, что дядя солгал… Кто из них двоих был неправ? Я всё ещё желала брату с сестрой победы; но сейчас я знала, что больше никому никогда не смогу верить, если окажется, что такой человек, как господин Клаудиус, опустился до низкой лжи.

Придворные вернулись из оранжереи ни с чем, флакон нашёлся в сумочке у принцессы, внезапно обретшей своё обычное величественное спокойствие. И лишь на её щеках, обычно окрашенных нежно-розовым румянцем, сейчас лежала глубокая краснота.

Фройляйн фон Вильденшпринг робко заметила, что ветер нагнал чёрные грозовые тучи — это было заметно и по сильно сгустившимся в комнатах теням. Тем не менее принцесса присела и отведала роскошных фруктов, которые ей поднесла на серебряном блюде фройляйн Флиднер. Все собрались вокруг принцессы, отсутствовал лишь мой отец; он наверху в одной из дальних комнат переходил от одного предмета мебели к другому, ощупывая и рассматривая их — казалось, он совершенно забыл, с кем сюда пришёл, и ему, улыбаясь, предоставили свободу действий.

У меня было так тревожно на душе, словно с потолка вот-вот обрушится тяжёлый плафон или сейчас в любой момент случится неожиданное и прекрасный Лотар сойдёт со своей картины к гостям. Какими выразительными глазами смотрел он с портрета, и как тепло и живо его «несравненной красоты рука» с роковым кольцом выделялась на фоне тёмного бархата!

Наверное, принцесса прочитала эти тревожные мысли на моём лице; она подозвала меня к себе.

— Дитя моё, вы не должны быть так печальны, — сказала она тепло и мягко, когда я, оробев от всеобщего внимания, невольно опустилась перед ней на колени — я часто так делала перед Илзе. Принцесса положила ладонь на мою макушку и погладила меня по голове.

— Вересковая принцесса! Как красиво это звучит!.. Но вряд ли вы дитя северной пустоши — с вашим загорелым личиком и маленьким восточным носом, с тёмными, упрямо вьющимися волосами и робкой строптивостью в чертах и движениях — вы скорее напоминаете маленькую принцессу из венгерской степи, у ножек которой вечером вытряхиваются награбленные сокровища… Принцессу, которая украшает себя роскошными восточными жемчужинами — ах, смотрите, как я права! — она улыбнулась и дотронулась до жемчужного ожерелья, которое висело на моей шее; несколько секунд она удивлённо перебирала жемчужины. — Однако это действительно самый красивый жемчуг, который я только видела! — воскликнула она восхищённо. — Он ваш? Откуда у вас это прекрасное ожерелье?

— От моей бабушки.

— От матери вашего отца?.. Ах да, если я не ошибаюсь, она была урождённая фон Ольдероде, из богатого, старинного баронского рода — не правда ли, дитя моё?

Лёгкое движение за головой принцессы заставило меня поднять взгляд — там стоял Дагоберт с поднятым вверх указательным пальцем, его пронзительный взгляд встретился с моим… «Ничего не говорить!» — предупреждала меня вся его выразительная фигура. Как во сне я вспомнила, что он меня уже однажды предупреждал; но в этот ужаснейший момент моей жизни я не смогла задаться вопросом «Почему?». Единственно под влиянием его взгляда, сбитая с толку, я пробормотала:

— Я не знаю!

Что я наделала?! Произнесённые мною слова развеяли наваждение, и я пришла в ужас от собственного лживого голоса… Как, я только что перед всеми объявила, что я не знаю, происходит ли моя бабушка из богатого старинного баронского рода Ольдероде? Ложь, ложь! Я знала так же хорошо, как десять заповедей господних, что она была урождённая Якобсон — я видела, что она умерла как иудейка и что я была её последним утешением… Зачем это отрицание истины? Я и сейчас могу сказать — «Я не знаю!». Я произнесла это почти механически, находясь под чужим влиянием, а затем с глубоким отчаянием почувствовала, что я буду стыдиться этого момента всю мою жизнь… И даже если все, как Дагоберт, кивнут мне с одобрением — что с того? Но вот один из них строго осудил меня — он поглядел на меня с безмерным удивлением, отвернулся и вышел — это был господин Клаудиус.