Вересковая принцесса - [83]

Внезапно я поняла, что не чувствую под ногами почвы — сначала меня бросило на клумбу с гелиотропами, а затем отшвырнуло назад на ограждение двора. Цепляясь обеими руками за неровные камни, я прижала голову к стене, чтобы спрятаться от разрушительных порывов ветра. В какой-то момент я робко выглянула из-под спутанной массы волос, залепившей мне лицо — дверь рядом со мной распахнулась, и в сад вошёл господин Клаудиус — он огляделся, поворачивая голову, — и увидел меня.

— Ах, вот куда вас занесла буря? — воскликнул он. Через секунду он уже стоял рядом со мной и закрывал меня от дождя — ни один волос на моей голове больше не трепетал под порывами ветра.

— В самом деле, вы словно бедная ласточка, которую бурей вытолкнуло из гнезда! — засмеялся Дагоберт, который вошёл в сад следом за ним и, шатаясь, держался за стойку двери.

Я сняла руки со стены и отвернула лицо — это был тот самый смех, который на пустоши гнал меня под крышу Дикхофа.

— Давайте вернёмся в главный дом; вы не дойдёте до «Услады Каролины», — мягко сказал мне господин Клаудиус.

Я покачала головой.

— Ну, тогда я пойду с вами — без поддержки вы вряд ли устоите на ваших маленьких ножках.

«Тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг!» — пронеслось в моей голове — нет, я не хочу! Пускай они оба уходят! Тот, с фальшью в глазах, стал мне отвратителен, а перед тем, кто говорил со мной так мягко и терпеливо, я чувствовала глубокий стыд и робость.

— Мне не нужен плащ, который меня укроет — я хочу пойти одна, — нервно ответила я и поглядела на него сквозь блестящие, дрожащие на глазах слёзы.

Дагоберт снова засмеялся, а господин Клаудиус внимательно посмотрел на меня; неизъяснимое выражение скользнуло по его лицу.

— Вы больны, — тихо сказал он, склонившись ко мне. — Я никак не могу оставить вас одну. Пожалуйста, пойдёмте со мной.

Это неистощимое терпение и снисходительность к маленькой недостойной персоне, которую он должен был презирать и которая при всём при этом ещё и строптиво сопротивлялась, сломили моё упрямство; к тому же буря немного утихла, и я сама могла удержаться на ногах… Я стронулась с места.

Дагоберт всё ещё стоял у калитки. Немногие слова, тихо сказанные мне господином Клаудиусом, и моя внезапная готовность следовать за ним разбудили недоверие Дагоберта — он приложил палец к губам и угрожающе поднял правую руку. Затем он вернулся во двор и с силой захлопнул за собою дверь… Ненужное предупреждение! С моих губ не сорвётся ни один звук — вначале оболганный, а затем преданный господин Клаудиус будет ненавидеть меня, даже если мои новости неожиданно окажутся для него важными… Одновременно я вспомнила жуткие рассказы Хайнца о проданных душах — я и сама была такой несчастной душой, которая со страхом рвалась в разные стороны, но не могла улететь.

Мы стремительным шагом дошли до первой оранжереи; мне не понадобилась поддержка моего спутника — в раздуваемых ветром одеждах, едва касаясь земли, я летела рядом с ним… И тут небо разорвал слепящий розовый луч, почти одновременно раздался оглушающий раскат грома, и первые капли дождя забарабанили по стеклянной стене оранжереи… Мы торопливо вошли вовнутрь, под сень высоких чужедальних растений — неподвижных, стройных, недостижимых для ревущей бури. Я искоса взглянула на моего молчаливого спутника — он казался таким же недосягаемым, как и они — не потому ли, что он хранил в своём сердце мрачные тайны?

Он поймал мой взгляд и вопросительно посмотрел мне в лицо.

— Быстрая ходьба вернула краску вашим губам — вам лучше? — спросил он.

— Я не больна, — ответила я, искоса глядя на него.

— Но глубоко взволнована и потрясена, — добавил он. — Это неудивительно — юная душа не может выйти из своего безыскусного уединения в большой шумный мир без потрясений.

Я очень хорошо его поняла — как мягко объяснил он моё состояние! Ещё вчера я сказала бы себе: «Потому что он сам всегда лжёт» — но сейчас я уже не могла этого сказать.

— Я бы очень хотел облегчить вам этот переход, — продолжал он. — Там, в салоне наверху, я только что говорил себе: всё, что я могу сделать, — это безотлагательно удалить вас из этого дома… Но я могу ошибаться в своих суждениях, я тоже могу заблуждаться относительно тех, в чьи руки я передам вашу судьбу и благополучие…

— Я и сама не уйду, — перебила я его. — Неужели вы думаете, что я выдержала бы здесь хоть минуту после мучительного прощания? Я бы пешком побежала следом за Илзе, до самой пустоши, если бы я не должна была — остаться с отцом… Я хорошо знаю, что дитя должно быть рядом со своим родителем, что отец нуждается во мне — какой бы невеждой я ни была, он всё же ко мне привык.

Он поражённо посмотрел на меня.

— У вас больше воли, чем я думал — чтобы заставить выросшую на свободе натуру принять и признать свои обязанности, нужна большая сила духа… Это хорошо, потому что другой вариант я тоже считаю невыполнимым; о нём я подумал в тяжёлый момент удручающих впечатлений, в момент, когда я видел вас оступившейся… — при этих словах он отвёл глаза и поправил прижатый к стеклу оранжереи роскошный экзотический цветок с такой осторожностью, словно это занятие поглотило его целиком. Казалось, он не хочет видеть, как я закрыла руками лицо, чтобы спрятать от него краску стыда.