Верден. Мясорубка дьявола. - [47]

Сейчас ни в одном из нас нет ничего человеческого. Боши – не люди, не звери, не гады, не крысы. Они вообще никто! Мы должны убить их всех! Зарезать, застрелить, заколоть, зарубить, загрысть! Иначе они перебьют нас. Ни один из нас не думает о том, что в сущности, боши такие же существа как мы. Просто они говорят на другом языке. Что их также ждут дома, и у них, так же как и у нас, есть семьи. Может быть, у них и есть семьи. Может быть, их и ждут. Но только сейчас не время думать о такой ерунде! Потому что сегодня, только те кто в синем — свои! Они сейчас и отец, и мать и сестра с племянницей! И плевать кто они такие в действительности! В эту минуту, они самые родные и лучшие люди на свете! Синие не убьют ТЕБЯ! А вот серые, это верная смерть! Так что кончай их без жалости!

Кровавая схватка в полном разгаре. Прямо передо мной с протяжным воем падает солдат в синей шинели, получивший удар штыком в спину. Чуть вдалеке, страшно рубится саперной лопаткой один из наших. Вижу, как резким колющим ударом он вгоняет лопатку прямо в горло одному из бошей. И так повсюду. Бьют друг друга прикладами… Сцепившись в жутких объятиях, режут друг друга ножами… Кругом перекошенные от ярости лица… Стрельба из пистолетов… Кровь… Вой… Вопли и проклятия… После седьмого выстрела, в моем мозгу молнией мелькнула мысль – черт, теперь барабан пустой! Быстро бросаю оружие на землю и тут выхватываю второй револьвер. Теперь это все что у меня есть, не считая ножа.

Но бой продолжается. Солдаты Гийома медленно, но верно прорываются к ходу сообщения. — Бей их! Бей их! – его яростные вопли вперемешку с руганью слышны даже в таком аду. И вот, наконец–то! Оглушительные разрывы наших ручных гранат оповещают дерущихся: мы добрались до первого хода. Пару минут спустя такие же разрывы раздаются на другом краю. Слава Богу, теперь маятник фортуны точно качнулся в нашу сторону. Вижу — слева в траншею вливается новые отряды в родных сердцу синих шинелях, зажимая немцев в кучу все плотнее и плотнее. Значит, на помощь подоспели ребята Лефуле. Вот и он сам. С оглушительным «хек», как заправский мясник на скотобойне, он страшным ударом приклада превращает в кровавую кашу лицо попавшегося на его пути боша. Тот тут же рухнул навзничь. Значит, готов. Сдох прежде чем свалился. Никогда убитые насмерть не оседают на землю медленно. Они сразу падают, как подкошенные.

— Наши! Это наши! Наши идут! – с дикой радостью кричу я. Этот клич подхватывают все солдаты и мы с удвоенными силами бросаемся на врага. Мой разгоряченный мозг топит волна звериного удовлетворения – не уйти сегодня этим псам целым! Пулеметный огонь не дает противнику перебросить к месту схватки пополнение. Затем раздались долгожданные артиллерийские залпы столь долгожданных, родных, французских пушек. Наши орудия принялись обрабатывать свои сектора. Все, перебросить атакующим помощь теперь будет сильно затруднительно. Очень хорошо. И тут что–то горячее сильно бьет меня в левое плечо со стороны спины. Боль не чувствуется, но в рукаве сразу стало как–то противно мокро и липко. Испугаться тоже не успел: ноги слабеют, бессознательно приседаю, заваливаясь на правый бок. Цепляясь ногами за лежащего на земле, падаю. По холодной окаменелости тела понял — свалился на мертвого. И он убит давно. Широкий окоп и дерущиеся в нем люди плавно поплыли перед глазами. Сначала медленно, затем все быстрее, быстрее, быстрее… Последняя мысль черным туманом быстро заполняет мозг: сегодня… попали… в меня… От груди в голову неумолимо плывет тошнотворная волна и выбивает сознание…

Очнулся от нестерпимой боли в левом плече. Застонал, до крови закусив губу. Кажется, что кто–то схватил меня калеными клещами. Глаза в пелене, будьто затянуты пленкой, вижу очень плохо, но тут же становится легче. Легче потому, что склонившаяся ко мне шинель — синяя. Значит, я, слава Богу, у своих. Разлепив губы, пытаюсь спросить, кто ты? Не получается. Но узнаю этот спокойный, ровный голос. Это Жером, собственной персоной. Говорит, что мы выбили чертовых бошей. Командование сразу на себя принял толстяк Гийом. — Тебя, командир, задело, — продолжает Жером, — но пуля прошла навылет, что уже само по себе очень хорошо. Давай сделаем перевязку, и надо эвакуироваться в тыл.

Черт, значит меня все таки зацепило сегодня. Вот дьявол! Не повезло. Понимаю, что лежу на грязных досках, очевидно в одном из чудом уцелевших блиндажей. Острая боль помогает окончательно прийти в себя. Мой ответ категоричен. Я никуда не пойду, пока нас не сменят. С вами пришел, с вами и уйду. Так что давай, перевязывай быстрее, или сделай еще что нибудь, но только поставь меня на ноги. Он опять за свое: мол, грязи в рану нахватал, если не хочешь дальше махать одной рукой нужно быстрее отправляться в госпиталь.

— Вот дьявол, — говорю ему кусая от боли губы и постанывая, — ну так обработай рану здесь! Чему–то ведь тебя учили! Других чистил, а меня что, не сможешь?

Жером вопросительно смотрит на меня — ты точно решил чиститься здесь командир, ты уверен?

— Уверен, уверен, еще бы не уверен, тысячу раз уверен, давай, начинай, да не тяни ты ради всех святых!