Веранда в лесу - [79]

Щ е г о л е в а. Я покурить. Можно?

М а н а г а р о в (счастлив. Бесконечно добр). Входите, живо!

Щ е г о л е в а (не двигаясь). Катька моя хандрит, весь дом хандрит… И я, кажется, с дороги заболеваю. Вы поняли, что я совсем ненадолго? Курить хочу.

М а н а г а р о в. Вот ваши сигареты. А вот мой «Беломор».

Щ е г о л е в а (улыбнулась). Ну, тогда сядем все-таки. Курну — и пойду в мой строгий дом, к моим строгим родителям.

М а н а г а р о в. Вы знаете, что такое «Суинок»?

Щ е г о л е в а. Вы там не бывали?

М а н а г а р о в. Не знаю, что значит само слово «Суинок».

Щ е г о л е в а. Этого никто не знает, даже отец мой.

М а н а г а р о в. Но что «Суинок»: замок? Ресторан? Местность?

Щ е г о л е в а. Все: замок, местность и ресторан. Такое развлечение вам недешево обойдется.

М а н а г а р о в. А помните, сколько мне стукнет?

Щ е г о л е в а (мягко). Это совсем немного, Захар.

М а н а г а р о в. Ну так плевать на деньги! Всех позовем!

Щ е г о л е в а (улыбается, смотрит на стену). Что там?

М а н а г а р о в. Чепуха.

Придерживая шубку, Щеголева подходит к рисунку.

Может, вы задержитесь и мы поговорим? Или договорим, точнее…

Щ е г о л е в а. Вам не удастся затеять еще один разговор до утра. (Косится на него враждебно и, отступая, продолжает разглядывать рисунок.) Я, слава богу, служащий человек. По утрам мне надо на работу ходить. (С мягкой, грустной иронией.) Не понимаю, что вас не устраивает в наших отношениях. Все равно все кончится постелью. И, по-моему, довольно скоро. И вы это знаете, и я. Ничего лучше мы не придумаем. (Вернулась к столу, зажгла новую сигарету.) Семья, Захар, к сожалению, ничего не дает. Это я говорю не потому, что у меня была плохая семья. У меня, по общему признанию, была идеально благополучная семья. Благополучнейшая! Ребенок — да, любимый — да, но не семья. Семья больше обкрадывает, чем дает. Семья — это просто для наведения порядка в бедном человеческом обществе. (И неожиданно улыбнулась, глядя на него.) Я соскучилась по вас.

М а н а г а р о в (недоверчиво). Правда?

Щ е г о л е в а (что-то повспоминала). «Суинок» случится через два месяца и одиннадцать дней. Мы отпразднуем ваш детский возраст и вернемся сюда. Вдвоем. Вы и я. Хорошо?

Манагаров взволнован. Смотрит на нее недоверчиво.

Вам не по душе такая разумность?

М а н а г а р о в (взволнован. Смотрит на нее). По душе. Не хотите глоток вина? (Видя ее сомнения.) Ладно, идите, я понимаю.

Щ е г о л е в а. Катька ждет. Я только должна предупредить…

М а н а г а р о в (улыбнулся). Знаю. Черви точат мой пьедестал. Мне звонили, сказали, что по Двадцать шестому ходит некий Чешков… В институте я знал одного Чешкова, на физико-металлургическом, но вряд ли это тот…

Щ е г о л е в а. Я видела его. Боюсь, вам будет с ним худо.

М а н а г а р о в. Сдам ему дела и уйду… Совсем уйду.

Щ е г о л е в а. Не уйдете. (Задумчиво качает головой.) Нет, Захар. С завода уходить почти так же трудно, как из семьи. (Восклицает.) Господи, помоги нам!

В прихожей звонок. Манагаров удивлен. Это за мной.

М а н а г а р о в  уходит. И возвращается с  Ч е ш к о в ы м. В руке у Чешкова папка.

М а н а г а р о в (от доброты неловок, смущен). Вы знакомы, Нина? Да, знакомы… Алексей Георгиевич с трудом нашел, ему почему-то не дали телефона…

Неловкое молчание возникает внезапно.

Ч е ш к о в (Щеголевой. В позе его тоже что-то неловкое). Какая у вас стоимость литья? Ну хотя бы углеродистого?

Щ е г о л е в а. Триста восемьдесят.

Ч е ш к о в. Хм! В Тихвине сто восемьдесят.

Щ е г о л е в а. Несопоставимо. Разные детали по сложности.

Ч е ш к о в (оживился). Согласен, но все равно дорого! Возьмите «Уралмаш». И литье не менее сложное, и серийность не выше, но стоимость там порядка двухсот двадцати рублей. Я бы хотел получить обоснованный анализ.

Щ е г о л е в а. Три дня дадите?

Ч е ш к о в. Да. (Доволен.) Сделаете — сразу приходите.

Щ е г о л е в а (улыбнулась). Сделала бы раньше — дочь больна.

Ч е ш к о в (подозрительно). А почему улыбаетесь?

Щ е г о л е в а. Мне нравится говорить о стоимости. Когда-то я работала в Краматорске, мне такие вопросы задавали достаточно часто.

И снова от какой-то неуместности ситуации возникает молчание.

Ч е ш к о в (достает из папки узкий листок. Манагарову). Вот список документов, которые понадобятся завтра же.

М а н а г а р о в. Успеем. Вы почему-то решили, что помешали… но вы не помешали. Хотите коньяку?

Ч е ш к о в. Нет, спасибо. А поговорить бы хотел.

М а н а г а р о в. Тогда я ставлю чай. И соображу что-нибудь поужинать. Нина, пожалуйста, не уходите. (Уходит.)

Молчание на сей раз длится недолго.

Щ е г о л е в а. Долго вы возглавляли цех в Тихвине?

Ч е ш к о в. Принял цех в двадцать семь лет. Был самым молодым начальником цеха. (Неожиданно.) Директор меня очень любил. Там во всем ритм, жесткий ритм, жесткий график. Здесь все иное. (Усмехнулся. Четко, весело, зло немного.) В формовочном не работает ни одна формовочная машина, а на вопрос «почему?» мне рассказывают историю Нережа, стоящего у истоков Российской империи, и попутно — биографию Грамоткина.

Щ е г о л е в а. Его любили за доброту.

Ч е ш к о в (быстро)