Вера, надежда, любовь - [30]

— Я теперь знаю, что твоя мать была талантливая поэтесса! В следующий раз обязательно достану ее книжку, наверняка она есть в русском магазине в Париже.

И он привез маленькую синенькую книжечку, которую она увидела впервые. Задумала желание, загадала страницу, открыла и прочитала: “Нет больше чувств, ни слез, ни радости от встречи. Осталось все повесить на просушку. Веревка бельевая — лучший врач. Стекут потоки слез с замученной подушки, пройдут недели, высохнет душа, и носовой платок промокший я выброшу и заменю бумажным. Он стерпит только одноразовый поток и не подвергнется вмешательству застирок…”

Встреча с Олегом была для Маруси неожиданностью, она произошла в тот момент, когда уже не осталось в ней ни капельки надежды на нежность. Наверное, эта встреча была втройне неожиданной, потому как приоткрыла в ней самой неведомые стороны ее души. А рассказы Олега о жизни русских в Париже стали для нее настоящим открытием…

— Знаешь, Марусенька, мое детство было благополучное, счастливое. Это я только теперь понимаю, ведь мои предки, которые в эмиграции оказались сразу после гражданской войны, пережили страшную нищету. Но как только они оказались в Париже, сразу стали создавать православную общину и искать место для церкви.

В пятнадцатом округе был найден гараж, и его оборудовали под храм. Своими силами, из подручных материалов пристроили помещение для трапезной. Это было время крайней бедности. Денег хватило только на то, чтобы снять этот гараж да кое-как собрать церковную утварь. Ничего не было. Люди несли, кто что мог. У кого-то были иконы, кто-то сшил облачения и ризы… Представь себе, Маруся, храм в бывшем гараже! Тебе может показаться это диким, но для моих дедушек и бабушек это было счастьем. Хоть и каменные, неоштукатуренные стены, фанерный иконостас, заполненный бумажными, копеечными иконами. Духовенство в облачениях, трогающих сердце: столько положено видимой заботы, любви и тщания, чтобы из жалких тряпочек соорудить одежды, достойные предстоятелей… Вот и мы с тобой и малышом, Бог даст, в этот храм придем. Он сейчас уж не тот. Меньше старшего поколения, зато сколько детей. Все они уже плохо говорят по-русски. Но мы с тобой должны постараться, чтобы наш малыш был настоящим русским. Кто знает, может, времена изменятся, и он будет приезжать в Россию свободно, не так, как я…

…У нас большая семья, и очень дружная, и мой отец этот храм строил и думал, что никогда не увидит его достроенным. А вот все-таки получилось. И знаешь, меня и моих братьев и сестер в нем крестили. Я всегда буду помнить, как малышом меня готовили к церкви, одевали в самую хорошую одежду. Каждое воскресенье мы отправлялись в храм, не пропускали ни одной службы. Все чинно, всегда семьей, свечки брали, просфоры… прекрасный хор церковный, но из своих прихожан. Я помню еще священников старого времени, мой отец рассказывал, что в тридцатые годы было много рукоположений офицеров, которые умели себя держать, но богословское образование получили под свист пуль. Нравственно они прозрели тогда. Вот так мои родители жили в Париже и нас так растили, и это великая благодать.

Казалось, что русские в эмиграции погибнут и все было обречено, но в какое-то время стало вдруг все обустраиваться, как бы вырастать. Понять это трудно, потому что наши люди часто говорят: “Все кончено, сил не хватает”, но все продолжается. Наверное, это специфика жизни эмигрантов, и особенно русских. Была первая эмиграция, которая храмы строила. Это был костяк. Ведь они еще в тридцатые годы создавали приходы в США, Южной Америке и Австралии… После войны была вторая волна, которая пополнила храмы, и эти люди естественно вошли в нашу жизнь.

А потом уж приехала третья волна — “инакомыслящие”, они даже теперь не полноценные эмигранты, они — искатели, кто ищет добро, а кто — богатство. Они покинули свою родину сознательно, переезжая в другую страну, чтобы богатеть. К России уважения у них мало и к Церкви тоже, большинство из них мы не видим, ведь они выросли в безбожном СССР. Но есть какая-то часть, которая приходит в храм и воцерковляется, становится там верующими.

Счастье, Марусенька, что ты нашла свой путь в храм здесь, в Москве. Счастье, что ты пришла к этому сознательно. И еще я очень надеюсь, что у нас будет полная семья и мы сможем вложить в наших деток настоящую веру, которая защитит их от душевного хаоса.

Мой отец до сих пор боится сюда приезжать, да его и не пустят, он убежден, что России так и не увидит. Если бы не моя работа, я бы тоже не приехал и тебя бы не встретил…

И вот наконец-то они вместе и все неприятности позади!

В это первое парижское лето Маруся совершенно сознательно решила поехать в русский лагерь. Рассказы Олега ее так напоили, так вдохновили, что хотелось ей послужить русской эмиграции всей душой.

Прошло несколько дней, и первое неприятное впечатление от лагеря улеглось, на смену пришел покой. Она много ходила пешком, особенно по лесу. Закидывая голову вверх, удивлялась диковинным древесным стволам, так непохожим на русские липы и дубы. Неизвестные гиганты, словно зелеными змеями, были обвиты плющом, а сквозь заросли пробивались необычные кудрявые кусты с колючими листьями и гладкими, словно капли крови, красными ягодами. На полянах, там, где деревья расступались, пушистым золотом светились пахучие незнакомые цветы и совсем свои русские колокольчики, ромашки, брусника, черника, малина, а вот ежевика, и терпкий вкус ее Марусе не нравился. В лесу было много гигантских валунов, белого мха, и это тоже напоминало Карельский перешеек. Тянуло из глубины леса болотной сыростью, и неожиданно бутылочным стеклом высвечивались маленькие озерца, густо заросшие по краям кувшинками. Она всегда любила природу, а здесь, в этой соблазнительной французской глуши, она неожиданно испытала восторг, когда нос к носу столкнулась с дикой козочкой, а в другой раз увидела лису. Каждое утро, выйдя из палатки, она окуналась в млечное марево, ноги жгла роса, но через полчаса будто внутреннее солнце растворяло этот временный туман, и за чернобархатным лесом вырисовывались белые пики Альп, а в розовое заспанное небо из дальней высокой трубы деревенского дома, затерявшегося на склоне, поднимался сизый дымок, и ветер доносил запах испеченного хлеба и свежескошенной травы. Изо дня в день эта красота и покой постепенно заполняли Марусю, вытесняя из ее груди все темное и тяжелое. И дрожащее счастье, похожее на счастье невинного детства, на волнения души, сравнимые только с первой любовью, поднималось в ней и закрепляло уверенность, что все страшное уже позади и не нужно жалеть о своем решении уехать навсегда во Францию.