Вера и террор. Подлинная история "Чёрных драконов" - [86]

— Я честь свою защищал, — прохрипел убитый ужасом Кэно.

Клык все понял. Он отпустил парня. Теперь вопреки любым канонам и уставам он зарекся молчать — иначе Морихей мигом погонит этого малого из клана, а на улице он пропадет. В лучшем случае погибнет, в худшем — будет обречен сгнить в какой-нибудь суровой тюряге, вроде «Лагеря гладиаторов». А чем пацан это заслужил?

Никто не погнал Кэно вон из клана — парень сам ушел через пару дней. Оставил только записку следующего содержания: «Не хочу быть оружием в чужих руках. У меня есть гордость». Куда он ушел, чем он жил, жил ли вообще — разузнать не удавалось почти целый год. Анархисты откровенно жалели об этом событии — они уже успели сродниться с этим шустрым малым. Клык назвал этот поступок «бессмысленным бунтом», который пройдет вместе с переходным возрастом, на что Страйдер ответил: «А если не доживет?». «Доживет, куда денется — я этому его учил», — успокоил их Клык, но в голосе его, как и остальных, звучала тоска. Больше всех тосковала Скарлетт.

Его нашел его наставник — Клык. Случайно. Просто ехал на своем байке в город, пропустить в баре одну-другую кружечку пивка. Он припарковал железного коня около заморенной забегаловки. Стальная дверь, выкрашенная зеленой краской, заляпанная грязью и разукрашенная отпечатками обуви. Неоновая вывеска, на которой половина букв не горела, а половина отпала вовсе — когда-то здесь было написано «Valhalla», теперь осталось только «V…lha…l…». Но анархисты любили это место, не смотря ни на что, Морихей даже обещал выделить деньги на восстановление заведения. Клык в лирической задумчивости прошел мимо серебристых мусорных баков, нагроможденных на углу здания, но вдруг остановился. Прислонившись к металлическому баку спиной, на асфальте сидел парень. На нем были огромные тяжелые грязные ботинки, рваные джинсы, футболка «Sex, Drugs, Rock’n’Roll», и затертая почти до дыр косуха. На голове был пивом поставлен ирокез. Волосы около ирокеза парень не состригал. Волосы эти блестели от грязи и провонялись пивом, как и он сам. Он докуривал помятую сигарету и попивал дешевый портвейн. Лицо было покрыто размазанными потеками пота и грязи, над верхней губой, на подбородке и на висках кожу пробивала еще мягкая и редкая, но темная щетина, под левым глазом красовался свежий синяк.

— Мужик, что ты на меня так пялишься? — недовольно пробурчал панк.

— Я не на тебя пялюсь, — иронично молвил Клык, — а на серьгу в твоем ухе. Золотая она — тебе не по статусу.

Молодой человек испуганно схватился за сверкающую серьгу в своем левом ухе. Клык вгляделся в его глаза, он узнавал взгляд парня — дикий, отчужденный, но полный внутреннего огня взгляд исподлобья светло-карих глаз.

— Имя-то как твое? — спросил он.

— Кастет, — буркнул пьяный панк. — Можешь звать меня просто ублюдком — не обижусь.

Рейнджер коварно ухмыльнулся и, качая головой, надвинул ковбойскую шляпу на глаза:

— Врешь ведь! Врешь… Кэно. Вернуться ты должен, Кэно.

Кэно идиотски засмеялся тупым пьяным смехом:

— Мужик! Ты чего? Неужели ты всерьез полагаешь, что панк кому-то что-то должен?!

Он еще раз пьяно хихикнул и, допив портвейн, выкинул бутылку подальше, послышался приглушенный звон стекла.

— Ты должен вернуться, — требовательно повторил Клык.

— Лучше купи мне пиваса, мужик, — бросил Кэно.

Такую вонючую никчемную жизнь парень вел уже около года. Снова стал воровать, ночевать приходилось на помойке — с вокзалов стражи порядка выгоняли в три часа ночи. Первое время ему казалось, что так он нашел свою свободу — никто не указ, никаких обязательств, делаю, что хочу, иду, куда хочу… Но это была иллюзия. Иллюзия надуманного циничного счастья. Жизнь начинала казаться дерьмом в полном смысле этого слова, когда приходилось доедать заплесневелый гамбургер, найденный в мусорном баке. Впрочем, не все было так однообразно. Полгода назад познакомился с одной девицей. Черные волосы до плеч, внизу подкрашенные красным, кожаный прикид, такие же огромные тяжелые ботинки, как у Кастета, три дырки в правом ухе и пять в левом, еще по одной в брови и в носу. Называла себя Гиеной. Она была старше его года на четыре, на что было начхать и ему, и ей. Яркое воспоминание: они проснулись утром, без одежды лежа на холодном полу грязной кухни с ободранными серыми стенами, в углу полупустая бутылка, в которой покоится теплый и вонючий дешевый портвешок.

— Мне никогда в жизни не было так хорошо, — произносил Кастет. — Ты вообще первая у меня…

В ответ он услышал что-то невнятное вроде:

— У тебя все получилось! Мне тоже понравилось.

Потом предложила попробовать «траву», уверяя, что марихуана совсем не вызывает зависимости. Потом вместе грабили автозаправку, на выручку достали героин, его варили в грязной ложке на все той же загаженной кухне. Он уже не мог вспомнить, как согласился пробовать эту дрянь, только знал, что уже не может без нее. Все описания о том, что мир становится ярче, что появляются странные галлюцинации, что погружаешься в иное измерение оказались чистой воды враньем. Было просто хорошо, и в теле и на душе, окутала сладостная до тошноты нега, было до того хорошо, что хотелось рыдать от счастья, хотя и сути этого счастья уловить было никак нельзя.