Вера - [42]

– Эти мурашки побежали куда резвее, когда я услышала, что ты ей наговорил.

– Чепуха. Этих людей надо держать в строгости. С какой стати она вот так подкралась?

– Ты же сам велел ей подать кофе!

– Но я не приказывал ей издавать потусторонние звуки, роняя ложечки по всему дому.

– Да это все потому, что она так же испугалась, когда увидела нас, как я испугалась ее.

– Меня не интересуют ее страхи! Ее работа – ничего не ронять. Вот за что я ей плачу. Послушай, перестань думать и говорить о всяких сложностях. Бога ради, постарайся быть попроще.

– Но я считаю себя очень простой, – сказала Люси, улыбаясь и протягивая ему руку, потому что заметила на его лице первые признаки хмурости. – Ты знаешь, Эверард, мне кажется, моя проблема в том, что я как раз чересчур простая.

– Ты простая?! – захохотал Уимисс, забыв, что собирался обидеться. – Да ты самая сложная…

– Вовсе нет. У меня невоспитанный ум и неуправляемые эмоции дикаря. Вот почему я подскочила.

– Господи! – смеялся Уимисс. – Вы только послушайте, что она говорит! Кто-нибудь, кто не знает, что она – маленькая женушка Эверарда, может решить, что она больно умная, раз знает такие длинные слова. Иди сюда, мой маленький дикарь, сядь своему муженьку на колени и расскажи ему все-все.

Он протянул к ней руки, Люси уселась к нему на колени, и он принялся баюкать ее, приговаривая: «Вот, вот, мой маленький необразованный дикарь…»

Но она не рассказала ему все-все, потому что, во-первых, уже знала, что рассказывать ему все – значит напрашиваться на неприятности, а во-вторых, потому что на самом деле ему это было совершенно не интересно. Эверард, с удивлением начала она понимать, предпочитал не знать. Он был не просто нелюбопытен по отношению к идеям и мнениям других – он определенно предпочитал вообще о них не ведать.

Это было так не похоже на неутомимую любознательность и интерес отца и его друзей, на их неутолимую жажду дискуссий, что Люси была поражена. Обсуждения, разговоры были сутью их существования – постоянное обсуждение идей друг друга, их столкновения, рождающиеся в столкновениях новые идеи. Для Эверарда же, начала понимать Люси, дискуссии были проявлением противоречий, а он терпеть не мог противоречий, он даже не любил ничтожной разницы во мнениях. «Есть только один взгляд на вещи – правильный, – любил он повторять. – Так какой смысл во всех этих разговорах?»

Правильным же был именно его взгляд, он своими прямыми, непоколебимыми путями преуспел в душевном спокойствии, и после лихорадочных метаний и волнений, характерных для отца, она просто отдыхала, но все же сомневалась, что такое спокойствие – всегда благо. Разве это не мешает внутреннему росту? Разве не обрекает на изоляцию? И, говоря совсем откровенно, разве это не подобно смерти? К тому же она сомневалась в справедливости тезиса, что взгляд может быть только один, и не была до конца уверена, что верен исключительно его взгляд. Но какое это имело значение, думала Люси, свернувшись калачиком у него на коленях, для великой, восхитительной их любви? Вот уж в ней-то никаких сомнений не возникало. Что же касается всего остального, то истина остается истиной, независимо от того, видит ее Эверард или нет, и если она не намерена обсуждать эти вопросы с Эверардом, она все равно может его целовать. Целуясь, они понимали друг друга великолепно. Действительно, если существует такой прекрасный способ общения, кому нужны разговоры?

– Ты, кажется, задремала? – спросил Уимисс, глядя в покоившееся на его груди личико.

– Я сплю, – улыбнулась Люси с по-прежнему закрытыми глазами.

– Детка моя!

– Мой Эверард.

XVIII

Но блаженство закончилось, как только он докурил свою трубку. После чего снял ее с колен и объявил, что теперь готов удовлетворить ее нетерпение и показать ей все остальное: сначала они обойдут дом, а потом осмотрят сад и постройки.

Женщину менее нетерпеливую, чем Люси, отыскать было трудно. Однако она надела шляпу и постаралась всем своим видом выразить готовность и предвкушение. Если б только ветер не так завывал… До чего ж мрачной была эта библиотека! Впрочем, в половине третьего такого дня все должно казаться мрачным, да еще когда камин не разожжен и в окна стучит дождь, а за окнами эта ужасная терраса.

Уимисс наклонился выбить трубку о каминную решетку, а Люси отвернулась от окна и террасы и принялась разглядывать другой конец комнаты. Этот другой конец от пола до потолка был в книжных шкафах, до такой степени тесно забитых аккуратными рядами собраний сочинений и книжных подборок, что только совсем уж одержимый чтением человек мог решиться выковырнуть хоть одну из них. Чтение здесь явно не поощрялось, потому что шкафы были не только под застекленными дверцами, но дверцы эти запирались на ключ, а ключи хранились на часовой цепочке Уимисса. Люси обнаружила это, когда Уимисс, убрав трубку в карман, взял ее под локоток и подвел повосхищаться книгами. Один из томов привлек ее внимание, она попыталась открыть застекленную дверцу и в удивлении воскликнула: «Ой, да она заперта!»

– Конечно, – сказал Уимисс.

– Но тогда никто не может взять книгу!