Вера - [37]

– Да, – ответил Уимисс, отвлекшись от горничной и с гордостью глядя на стену.

– Как много!

– Еще бы! Я всегда говорил, что хочу, чтобы в холле были оленьи рога, и вот они! – и он еще крепче прижал ее к себе. – И тебя тоже заполучил. Я всегда получаю то, что хочу.

– Неужели ты сам их всех застрелил? – спросила Люси, полагая, что горничная воспользуется возможностью и улизнет, и слегка удивилась, что она осталась на месте.

– Что? Зверей, которым они принадлежали? Нет, если нужны рога, самый простой способ – пойти и купить. Тогда получаешь их все сразу, а не постепенно. Для этого холла они нужны были сразу. Эти я купил в «Уайтли». Поцелуй меня.

Такая неожиданная концовка ошарашила Люси, и она удивленно – потому что горничная все еще стояла в холле – переспросила:

– Поцеловать тебя?

– Я еще не получил свой поцелуй на день рождения.

– Ну как же, я же первым делом, как ты проснулся…

– Мой настоящий деньрожденческий поцелуй в моем собственном доме.

Она глянула на горничную, которая совершенно откровенно на нее таращилась. Что ж, если горничная не возражает и Эверард не возражает, то почему она должна быть против?

Она потянулась и поцеловала его, хотя не любила целоваться на публике. Но кому какое дело? Ей нравилось целовать Эверарда. Поцелуи вызывали самые прекрасные ощущения, и она любила делать это по-разному: нежно, страстно, томительно, мечтательно, шутливо, торжественно – и в различных комбинациях. Но ни одна из комбинаций не включала в себя горничную. Поэтому ее поцелуй был формальным и кратким, на что Уимисс обиженно и возмущенно произнес: «Люси…»

Она вздрогнула и обеспокоенно спросила:

– Эверард, что такое?

Именно такой тон заставлял ее теперь вздрагивать, потому что заставал ее врасплох. Она и так со всей осторожностью пробиралась по сложному маршруту его чувств, и всегда натыкалась на что-то, о чем и представления не имела. Как ужасно, если она обидела его в первый же момент пребывания в «Ивах»! Да еще в его день рождения! С момента, как он проснулся, и всю дорогу в поезде, и всю дорогу в пролетке со станции она только и думала о том, как бы его не обидеть, а это было невероятно трудно, потому что она очень нервничала из-за дома и поэтому постоянно говорила что-то невпопад. Ну вот как эта глупая фразочка по поводу названия дома. Вчера вечером, в доме на Ланкастер-Гейт, все было куда проще, он хоть и был унылым и мрачным, но все-таки это не «Ивы». И там ничто не говорило о том, что в нем когда-то жила женщина. Это был мужской дом, жилье мужчины, у которого нет времени на всякие картины, интересные книги или мебель. Это была смесь мужского клуба и конторы с большими кожаными креслами, тяжелыми столами, турецкими коврами и справочниками. В таком доме она не могла представить себе ни Веру, ни любую другую женщину. Либо Вера проводила все время в «Ивах», либо ее следы были тщательно подчищены. Поэтому Люси, с помощью ужасной усталости – во время плавания из Дьеппа в Нью-Хейвен ее мучила морская болезнь, а Уимисс, который любил море, предпочитал возвращаться с континента именно этим маршрутом, – положительно была неспособна в таком окружении думать о Вере, уснула сразу же по приезде и проспала всю ночь, а во сне она, естественно, не могла сказать ничего из того, что говорить не следовало, так что ее первое появление на Ланкастер-Гейт оказалось успешным; и когда она проснулась и увидела рядом с собой такое умиротворенное лицо Уимисса – он еще спал, – ее сердце преисполнилось нежностью, и она поклялась себе, что в его день рождения на любимое лицо не набежит ни облачка. Как же она его любила! Он – вся ее жизнь. Ей ничего не нужно было, лишь бы он был счастлив. Она будет следить за каждым своим словом. В этот великий день она, прежде чем произнести хоть звук, сначала трижды прокрутит его у себя в голове, она будет очень, очень осторожна. Так она решила утром, и вот, пожалуйста: она не только произносила неправильные слова, но и делала неправильные вещи. Но это только потому, что не ожидала просьбы поцеловать его в присутствии горничной! Она никогда не умела справляться с неожиданностями. Ей надо учиться лучше. Как неудачно получилось!

– Эверард, что такое? – нервно переспросила она, хотя знала заранее, что он скажет, и, отбросив все свои сомнения насчет публичных ласк – ведь ничто не может быть хуже, чем обидеть его в этот важный момент, – она обняла его, притянула к себе и снова поцеловала – на этот раз долго, медленно, это был поцелуй нежной, призывной любви.

Как же трудно, думала она во время поцелуя, пока ее сердце таяло от нежности, быть таким чувствительным. Ей трудно приладиться к такой его обостренной чувствительности, но насколько труднее ему самому! И как чудесно эта его чувствительность раскрылась после свадьбы. Потому что до этого он не выказывал никаких признаков.

В ее поцелуе содержалось желание никоим образом не испортить ни словами, ни делами его день рождения, в нем была мольба простить ее, понять. Но где-то на задворках сознания, совершенно бесконтрольно, без всякого ее на то согласия, спрятавшись за всеми другими ее мыслями, мелькнула мысль: «Какая же я все-таки малодушная».