Венский кружок. Возникновение неопозитивизма - [19]
Поэтому псевдопредложения метафизики вообще не пригодны для описания положений дел, они выполняют совершенно другую функцию: они служат для выражения эмоций, для сообщения другим о своих чувствах и желаниях, о своих жизненных целях. В этом заключается ценность метафизики. Эмоции могут быть выражены также с помощью произведений искусства. В этом отношении метафизика аналогична искусству. Однако в метафизике эмоциональные переживания выражаются в предложениях, в мнимых логических связях между ними, что создает обманчивое впечатление, будто они обладают теоретическим содержанием.
Смысл предложения заключается в том, что оно верифицируемо. Верифицировать можно лишь высказывания об опытных фактах. Поэтому предложения о том, что в принципе не может быть воспринято органами чувств, лишены всякого смысла. Таким образом, научные и метафизические предложения четко отличаются друг от друга как осмысленные и бессмысленные. Это вновь приводит нас к идеям старого эмпиризма, который, вслед за Юмом, полагал, что метафизика невозможна вследствие неразрешимости ее вопросов. Однако не существует никаких неразрешимых вопросов в том смысле, что на них в принципе нельзя ответить>72. Могут, конечно, существовать вопросы, на которые практически нельзя ответить либо вследствие технических трудностей, как на вопрос о географии обратной стороны Луны, либо вследствие незнания соответствующих фактов, как на вопрос: что делал Платон в свой 50-й день рождения? По этим причинам подобные вопросы могут оставаться без ответа либо временно, либо даже всегда. Однако это не означает, что они принципиально, т. е. логически, не допускают никакого ответа. Совсем нетрудно представить себе условия, при которых ответы на такие вопросы были бы истинными высказываниями. Если же это невозможно, то тогда вопрос не имеет смысла. Поскольку смысл предложения определяется его принципиальной верифицируемостью, постольку вопросы благодаря ответам на них разделяются на осмысленные и бессмысленные. Нельзя придать смысла вопросам, которые в принципе не допускают ответа, ибо такие вопросы никогда не могут стать осмысленными. Вопросы, которыми философия занимается с самого начала своего возникновения, благодаря тщательной формулировке можно представить как осмысленные, если же этого сделать нельзя, то и задавать их не имеет смысла.
Но определение смысла через верифицируемость имеет еще одно следствие. Смыслом тогда обладают только эмпирические предложения, ибо только они верифицируемы. Математические же и логические предложения пусты по своему смыслу. На это следствие Венский кружок также обратил внимание. Легко понять, что смысл отождествляется с представляемым содержанием. Математические и логические предложения ничего не говорят о фактах, они не являются знанием о них, а представляют собой правила. Математические предложения являются правилами употребления знаков, а сама математика рассматривается как чистое исчисление; логические же предложения являются правилами преобразования одних предложений в другие>73. Даже предложения логики науки, как и предложения логики, пусты по содержанию. Из этого понятия смысла столь радикальные следствия вывел уже Витгенштейн. «Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью — по ним — над ними, в конечном счете признает, что они бессмысленны»>74. Предложения логики науки являются лишь указаниями, направляющими взгляд на то, что показывает сам язык. И как таковые они лишены теоретического содержания.
Но это определение смысла через верифицируемость очень скоро вызвало решительную критику. Сначала Петцель указал на неприемлемые следствия этого понятия смысла>75, затем Ингарден на Пражском конгрессе 1934 г. высказал мысль о том, что «металогические» предложения также становятся бессмысленными или абсурдными>76, после него — Вайнберг>77. Против «требования эмпирического значения» Льюис выдвинул то возражение, что оно чрезмерно ограничивает сферу философского рассмотрения>78. Собственные возражения высказали также Нагель>79, Стэйк>80 и Рейхенбах>81. В своей «Логике исследования» («Die Logik der Forschung»), содержащей много важных идей, Поппер выступил вообще против определения смысла, утверждая, что при этом речь идет о произвольном решении. «Нет ничего легче, чем дискредитировать какой-то вопрос как ‘бессмысленную псевдопроблему’. Для этого нужно только определить понятие ‘смысл’ так узко, чтобы относительно всех неудобных вопросов можно было сказать, что в них нельзя найти никакого 'смысла>1, и признать 'осмысленными' лишь вопросы эмпирической науки. Тогда все споры о понятии смысла оказываются бессмысленными: однажды признанная, эта догма смысла всегда отобьет любое нападение и останется ‘неприкосновенной и окончательной’»>82, как сказал Витгенштейн в предисловии к своей книге. После этого Карнап в своем сочинении «Проверяемость и значение» («Testability and Meaning»)>83, которое во многих отношениях было принципиально важным, дал обстоятельную критику данного понятия смысла и предложил его новое истолкование. Он согласился с тем, что определение смысла на основе верифицируемости является чрезмерно узким, ибо оказываются лишенными смысла даже такие предложения, которые трудно признать бессмысленными. Скажем, отрицание аналитического предложения (в частности, пример Канта «Всякое тело протяженно») следует признать бессмысленным, ибо оно принципиально неверифицируемо как внутренне противоречивое предложение. Напротив, отрицание бессмысленного противоречивого предложения (например, «Высота башни Венской ратуши равняется как 50, так и 100 м») оказывается осмысленным, ибо оно верифицируемо. Два синтетических предложения, которые оба осмысленны, но несовместимы друге другом (например, «Высота башни Венской ратуши равна приблизительно 50 м» и «Высота башни Венской ратуши равна приблизительно 100 м»), при их конъюнктивном соединении дают бессмысленное предложение, ибо это неверифицируемое противоречие. Все это свидетельствует о том, что определение смысла через верифицируемость не может дать удовлетворительного критерия для проведения различия между осмысленными и бессмысленными предложениями.
Автор, являющийся одним из руководителей Литературно-Философской группы «Бастион», рассматривает такого рода образования как центры кристаллизации при создании нового пассионарного суперэтноса, который создаст счастливую православную российскую Империю, где несогласных будут давить «во всем обществе снизу доверху», а «во властных и интеллектуальных структурах — не давить, а просто ампутировать».
Автор, кандидат исторических наук, на многочисленных примерах показывает, что империи в целом более устойчивые политические образования, нежели моноэтнические государства.
В книге публикуются результаты историко-философских исследований концепций Аристотеля и его последователей, а также комментированные переводы их сочинений. Показаны особенности усвоения, влияния и трансформации аристотелевских идей не только в ранний период развития европейской науки и культуры, но и в более поздние эпохи — Средние века и Новое время. Обсуждаются впервые переведенные на русский язык ранние биографии Аристотеля. Анализируются те теории аристотелевской натурфилософии, которые имеют отношение к человеку и его телу. Издание подготовлено при поддержке Российского научного фонда (РНФ), в рамках Проекта (№ 15-18-30005) «Наследие Аристотеля как конституирующий элемент европейской рациональности в исторической перспективе». Рецензенты: Член-корреспондент РАН, доктор исторических наук Репина Л.П. Доктор философских наук Мамчур Е.А. Под общей редакцией М.С.
Книга представляет собой интеллектуальную биографию великого философа XX века. Это первая биография Витгенштейна, изданная на русском языке. Особенностью книги является то, что увлекательное изложение жизни Витгенштейна переплетается с интеллектуальными импровизациями автора (он назвал их «рассуждениями о формах жизни») на темы биографии Витгенштейна и его творчества, а также теоретическими экскурсами, посвященными основным произведениям великого австрийского философа. Для философов, логиков, филологов, семиотиков, лингвистов, для всех, кому дорого культурное наследие уходящего XX столетия.
Вниманию читателя предлагается один из самых знаменитых и вместе с тем экзотических текстов европейского барокко – «Основания новой науки об общей природе наций» неаполитанского философа Джамбаттисты Вико (1668–1774). Создание «Новой науки» была поистине титанической попыткой Вико ответить на волновавший его современников вопрос о том, какие силы и законы – природные или сверхъестественные – приняли участие в возникновении на Земле человека и общества и продолжают определять судьбу человечества на протяжении разных исторических эпох.
В этом сочинении, предназначенном для широкого круга читателей, – просто и доступно, насколько только это возможно, – изложены основополагающие знания и представления, небесполезные тем, кто сохранил интерес к пониманию того, кто мы, откуда и куда идём; по сути, к пониманию того, что происходит вокруг нас. В своей книге автор рассуждает о зарождении и развитии жизни и общества; развитии от материи к духовности. При этом весь процесс изложен как следствие взаимодействий противоборствующих сторон, – начиная с атомов и заканчивая государствами.