Венок поэту: Игорь Северянин - [6]

где Муза его жила.

Он думал в бессонные ночи:

— Кто здесь обо мне расскажет?

Кто здесь материнской любовью

благословит мой прах?

И с выдуманной королевой

в придуманном им экипаже

катил он, чтоб вымыслом

скрасить тоску о родных краях…

Разбились на кочках столетья

ландо и кабриолеты,

словесные стихли сраженья

в сраженьях жестоких лет,

погасли былые закаты,

погасли былые рассветы,

а старый поэт не умер,

на то он и есть поэт!

СЕМЕН БОТВИННИК «Был век и кровав и жесток…»

Был век и кровав и жесток,

и жить оставалось не много, —

а он все глядел на восток,

куда уходила дорога —

меж сосен

и зябких осин,—

где дали горели багряны,

вдоль теплых эстонских низин,

где серые плыли туманы,

и стыли в туманах стога…

В последнюю веря удачу,

душою

Невы берега

он видел, и старые дачи,

и город, где слава его

пьяняща была и лукава…

Уже ничего… Ничего…

Уже ни здоровья, ни славы,

уже ни любви, ни вина…

Глядел он, скрывая усталость,

туда,

где Надежда одна

и Родина,—

все, что осталось…

КОНСТАНТИН ВАНШЕНКИН «Соловьи монастырского сада…»

В сознании большинства Игорь Северянин имеет прочную репутацию стихотворца безвкусного, пошлого, бесцеремонного, позера с колоссальным самомнением, писавшего на потребу самой ничтожной публике. Все эти его поэзы об ажурной пене, пажах, ананасах в шампанском, каретах куртизанок и прочее наиболее запомнились.

О лилия ликеров — о Creme de Violette!

Я выпил грез фиалок фиалковый фиал…

Я приказал немедля подать кабриолет

И сел на сером клене в атласный интервал…

Действительно, черт знает что. Роскошная жизнь. Пародия на изящное.

Популярность его была ошеломительна.

Однако ряд крупных поэтов всерьез интересовались Северяниным, приглядывались и прислушивались к его стиху, ритмам, словесным новшествам. Сомнений не было ни у кого — это по сути своей настоящий поэт, хотя он и ведет себя в литературе (т. е. пишет) как не настоящий.

Впрочем, в нем обнаруживалось и немало человечного. И не только в позднем. Трогательная тяга к К. Фофанову, забота о его судьбе. Некоторые стихи о природе.

А уж у позднего Северянина тем более. Он жил в буржуазной Эстонии, не желая сотрудничать в белоэмигрантских изданиях, судя по всему, очень тосковал. Родина была рядом, слышалась и волновала, как в комнате за стеной.

В период присоединения Эстонии к Советскому Союзу он начал печататься у нас. В сорок первом он умер.

Любопытны его сонеты «Медальоны» — посвященные композиторам и писателям, в том числе и нашим современникам; есть сонет и о себе. В них немало наблюдательности, точных художественных оценок. Так, о Бунине сказано:

В нем есть какой-то бодрый трезвый хмель.

Трезвый хмель Бунина — по-моему, замечательно подмечено. Или, к примеру, о Гончарове:

Рассказчику обыденных историй

Сужден в удел оригинальный дар,

Врученный одному из русских бар,

Кто взял свой кабинет с собою в море…

Последняя строка вообще как нельзя лучше выражает метод или сущность писателей-маринистов.

А вот — о Федоре Туманском, чье восьмистрочное стихотворение «Птичка» на равных соперничает с одноименным пушкинским. У Северянина сказано о нем:

Хотя бы одному стихотворенью

Жизнь вечную сумевший дать поэт…

Верно, но ведь это как раз у Пушкина:

… Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

А у Туманского кончается так:

Она исчезла, утопая

В сиянье голубого дня,

И так запела, улетая,

Как бы молилась за меня.

Здесь мы имеем дело с невольной ошибкой Северянина. Ошибкой памяти. Он стал писать просто, естественно. У него появились интонации, развитые потом другими поэтами:

Я шел со станции, читая

Себе стихи, сквозь холодок.

И далее:

Я приходил, когда все спали

Еще на даче, и в саду…

Так и кажется, что это «На ранних поездах» Пастернака.

В 1977 году я участвовал в Днях советской литературы в Донбассе. Наша группа попала в районный центр Амвросиевка. Встречали чрезвычайно радушно и сразу же заранее спросили, где мы хотим ночевать — в гостинице или же в старой усадьбе, в огромном парке. Там у них пионерский лагерь, все готово, но еще не было заезда первой смены. Мы предпочли усадьбу. День был заполнен выступлениями, потом — заключительный вечер в Доме культуры известнейшего цементного комбината. Кончилось все поздно.

Нас привезли на ночлег, и мы, едва войдя в ворота, попали под соловьиный обвал. Трели, много кратно наложенные одна на другую, буквально обрушивались на нас. Мы разместились в таинственно пустом доме, каждый в отдельной большой комнате. Всю ночь в окна ломились соловьи, это был какой-то соловьиный ливень — вскоре уже сквозь сон.

Утром только и разговоров было, что о соловьях. И я прочел стихи — вспоминал, чуть ли не всю ночь, пока не вспомнил, — и то лишь первую строфу. Все стали гадать — чьи, но безуспешно. Я сказал, что Северянина, а посвящены Рахманинову.

Соловьи монастырского сада,

Как и все на земле соловьи,

Говорят, что одна есть отрада

И что эта отрада — в любви…

Казалось бы, ну, что здесь такого, а стихи! — хочется повторять их — медленно, со вкусом.

Похоронен Игорь Северянин в Таллине. На его могиле начертаны чуть измененная прелестная мятлевская строка и еще одна — своя — следом:

Как хороши, как свежи будут розы,

Моей страной мне брошенные в гроб!