Венгры - [11]

— Zurück![22]— крикнул он, угрожая «шмайссером». Гуркевич сгорбился еще сильнее и поднял руки.

— Мне надо туда… Warschau, — захныкал он. — Mutter… больна… krank… умирает. Я заберу ее и вернусь… zurück!

— Los! — рявкнул немец. — Weg!

— Mutter… единственная мать, — скулил Гуркевич. — Только на часик… nur eine Stunde… Mutter sehen und sterben!

В его глазах блеснули слезы. Немец опустил ствол автомата.

— Warschau… verboten! — бросил он. — Banditen!

— Ja, ja, Banditen, — поспешно подтвердил Гуркевич. — Juden! Plutokraten! Bolschewisten! Ho Mutter! Liebe Mutter! Krank! Bitte![23]

И он вытянул руку в сторону города, изображая пальцами шаги. Унтер отрицательно помотал головой и сурово приподнял ствол.

— Пу, пу, пу…

Гуркевич вытер слезы рукавом. Немец уставился в небо. Некоторое время оба стояли молча. У кухни рассаживались солдаты с наполненными супом котелками. Из Варшавы доносился гул и грохот. Гуркевич вздохнул и, внезапно решившись, сунул пальцы в левый рукав. Разорвал подкладку, порылся внутри, после чего, оглянувшись, всунул немцу в лапу пятирублевку. Тот приоткрыл ладонь, взглянул и сразу же стиснул пальцы. Лицо его не изменило выражения. Гуркевич горько ухмыльнулся.

— Последняя, — сказал он. — Letzte. Nicht essen. Mit Mutter sterben[24].

Немец по-прежнему всматривался в небо. Гуркевич медленно двинулся вперед, на негнущихся ногах, ощущая холодную дрожь в пальцах, с трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться.

Через несколько минут, блуждая среди воронок от снарядов и бомб, он добрался до выстроившихся полукругом домиков перед фортом. Окна и бреши были забиты мешками, подушками, заставлены шкафами. Откуда-то сбоку застрочил пулемет. Гуркевич выдернул из кармана белый платок и, вытерев пот со лба, принялся им размахивать. Окна молчали. Осторожно, на цыпочках, он прошел между двумя домами.

— Стой! — крикнул кто-то прямо над ухом. Гуркевич вздрогнул и застыл. В дверях стоял тот самый подхорунжий со шрамом на щеке. В руке его был пистолет. Следом появились повстанцы в комбинезонах.

— Добрый день, — ухмыльнулся подхорунжий. — Мы знакомы. Изволили вернуться?

— Вернулся, — ответил Гуркевич.

— И немцы вас любезно пропустили? — спросил сладким голосом подхорунжий. — За красивые глаза?

— Вовсе не за красивые глаза, — печально вздохнул Гуркевич. — Опустите пушку, меня уже тошнит. Каждый пушкой своей стращает.

— Похоже, вам не нравится дурацкая стрельба, — вежливо заметил подхорунжий, не опуская пистолета. — И чем мы вам можем служить?

— Я иду к коменданту Мокотова. С важным донесением.

Подхорунжий прыснул.

— Мы вас отведем, — пообещал он любезно и внезапно, повернувшись к товарищам, распорядился: — Ребята, отведите его в жандармерию!

Двое подбежали к Гуркевичу.

— Стоит ли? — заметил кто-то. — Сразу видно, что шпион. Грохнем его на месте.

— Вы рехнулись! — заорал Гуркевич. — Полковник меня ждет! Это вопрос жизни и смерти!

Подхорунжий взглянул на него с иронией.

— Ты прогулялся к немцам, чтобы заявить о капитуляции, да? Подожди, с тобой теперь жандармы побеседуют!

Было уже часов десять вечера, когда дверь подвала раскрылась. Гуркевич вскочил с чурбана, с трудом выпрямляя затекшие ноги.

— Теперь вам расхочется заниматься чепухой! — брякнул он. — Еще руки будете целовать герою.

Охранник с пистолетом скользнул по нему сонным взглядом.

— Заткнись, шпион, — бесстрастно бросил он и подтолкнул Гуркевича стволом. Тот смачно сплюнул на пол.

Они поднялись на второй этаж. Окна были залеплены черной бумагой. Вдалеке пальнула пушка крупного калибра. Охранник впихнул Гуркевича в просторную комнату, освещенную стоявшей на столе мощной лампой. Вместо ковра перед письменным столом расстелили гитлеровский флаг; прямо на свастику поставили стул. Свет лампы падал на белый стеклянный шкафчик, заполненный вещами, назначение которых до Гуркевича дошло не сразу. Были там разнообразные кнуты и плети, резиновые и металлические палки, клещи, щипцы и унизанные иглами шары на рукоятках. За столом, наполовину скрытый тенью, сидел человек в голубой полурасстегнутой рубашке, с заткнутым за пояс пистолетом. Он изучал кеннкарту[25]Гуркевича.

— Садитесь, — распорядился он и направил свет лампы прямо в лицо Гуркевичу. Тот скривился, прищурил глаза и сел на стул, поставив ноги на концы огромной свастики.

— Только лампы мне не хватало! — буркнул он. — Кончайте эту идиотскую игру! У меня крайне важное дело к полковнику. От этого судьба восстания зависит, понимаете?

— Отвечайте на вопросы, — резко ответил тот. — Что вы делали на Мокотове до сегодняшнего побега?

— Ничего. Сидел в подвале.

— Где?

Гуркевич слегка смутился.

— Ну… в госпитале эльжбетанок.

— С кем?

— С шлюхой одной! — взвизгнул Гуркевич.

— Фамилия?

— Не знаю! Они что, представляются? Говорю вам…

— Куда вы направились сегодня утром, после того как покинули Садыбу?

Гуркевич схватился за голову.

— Боже… Я пошел к жене, в Залесье! Пилсудского, шесть.

— Вы сказали подхорунжему, что бежите от восстания. Почему вы в тот же день вернулись?

— Чтобы увидеться с полковником!

— И немцы вас пропустили?

— За пять золотых рублей! Сунул в лапу…

— Дали пять рублей? Свои кровные? Чтобы увидеться с полковником? А по какому делу?