Венгры - [13]
— Прислуга? — удивился Гуркевич.
— Прислуга хозяина виллы. Богатый промышленник. Сидит в подвале госпиталя. Подожди… Последи за коммутатором. Если дверца клапана откинется, зови.
Лёля вышла. Клапаны под лампочкой поблескивали никелем. Громыхнуло железнодорожное орудие, и откинулось сразу пять дверок.
— О Боже! — воскликнул Гуркевич. — Лёля!
— Это от сотрясения, — объяснила она, входя. — На кухне еще есть огонь. Возьми угля из этой кучи и подложи там под плиту. Картошка на сковороде.
Со звоном откинулась дверца.
— Снова Лис, — вздохнула Лёля. — Да, Медведь слушает. Соединяю с Барсуком.
В углу был горкой навален уголь. Гуркевич с трудом наклонился, поднял пару кусочков с краю. Сверху покатились здоровенные куски.
— Этот Барсук наверняка ваш полковник, — заметил он. — Я его вроде бы видел.
— Откуда ты знаешь? — изумилась Лёля. Гуркевич не ответил. Из-под черных кусков угля показался угол деревянного сундука.
— А это что? — спросил удивленно Гуркевич. — Сокровища?
Он принялся сбрасывать уголь. Вскоре крышка была очищена. Гуркевич с силой дернул. Заскрипели петли.
— Тише ты, — шепнула Лёля. — Разбудишь…
Гуркевич замер с разинутым ртом. В сундуке рядами стояли бутылки различных размеров и форм.
— Боже! — ахнул он.
Вынул первую попавшуюся, высокую, замшелую и стройную. Желтела поблекшая этикетка.
— Господи, Лёля… Токай… тысяча восемьсот семьдесят первый год. Из подвалов князя Гогенлоэ… Понимаешь? Господи… А это? Шампанское… Наливки, тысяча девятьсот двадцать второй… Год моего рождения… Нет, разбудите меня! И вы на этом сидели, растяпы?
Лёля распахнула глаза.
— Это хозяина… — прошептала она.
Снова загрохотало орудие.
— Хозяина! — прыснул Гуркевич. — Давай стаканы! Жарь картошку! Мы пьем токай из подвалов князя Гогенлоэ! Венгр с поляком два собрата! Если бы ты знала, Лёля, если бы ты знала!
— Что? — удивилась она.
— Военная тайна, — вздохнул Гуркевич. — Я спасаю восстание, понимаешь?
— Ты? — еще больше удивилась она. — И что на этом можно наварить?
— Пулю в лоб! — брякнул он, ковыряясь ножиком в горлышке бутылки. — Или орден!
— И ты в это лезешь? Ради ордена? Пупсик…
— Ты меня еще не знаешь! — заявил Гуркевич. — Скажешь, я торговал? Так то ведь для отвода глаз! А теперь пришел мой день!
Звякнула дверца клапана.
— Снова Садыба, — вздохнула Лёля. — Стаканы на полке. Соединяю с Барсуком…
— Садыба? — подскочил Гуркевич. — Чего им надо?
Лёля прислушалась.
— Сообщают о подозрительных перемещениях немцев. Слышен шум моторов.
Гуркевич разлил по стаканам темную, цвета красного дерева жидкость.
— Вот ведь черт! — проговорил он озабоченно. — Ну да ладно, двум смертям не бывать! — добавил он через секунду — и шумно втянул в себя токай.
Бутылка была почти пуста. Гуркевич сидел верхом на сундуке. Лёля опустила голову на ящик коммутатора.
— Пей, Лёля, — бормотал он неразборчиво, пододвигая к ней стакан. — Славное винишко… Семьдесят три года дожидалось тут пана Гуркевича.
Лёля подняла голову — было заметно, что с трудом.
— Не могу, — прошептала она. — Как-то оно не пошло. Голова кружится… А я ведь едва пригубила… Лис будет звонить…
— К черту Лиса! — пробормотал Гуркевич. — Ты отличная баба. Жалко, что тебя не завоевал. Почему я на тебе не женился, Лёля?
— Вот именно, — прошептала она в полуобмороке. — Почему все кружится?
— Так прошляпить… Это все из-за Зоськи, Зоська виновата! Спеленала меня, как мумию… Ни рукой ни ногой… Я с тобой… мы… Зачем мне эта Зоська?
— Вот именно, — вздохнула тихо Лёля. — Сейчас позвонит Лис…
Гуркевич залпом выпил остатки токая, отбросил бутылку в угол. Его качнуло.
— А что теперь? — пробормотал он. — Шампанского? Коньяка? Наливки?
По ступенькам застучали каблуки. В подвал вбежала, на ходу закалывая волосы, высокая девушка в сером комбинезоне.
— Ягодка, уже шесть! — воскликнула она. — Иди поспи…
Лёля с усилием приподнялась. Гуркевич привстал, но тут же опустился на сундук.
— Черт! — промямлил он. — Шесть? Я… мне надо идти. Сейчас! Не могу подняться… Что такое, господа? Меня парализовало, да?
Высокая девушка застыла в изумлении. Лёля направилась к двери, держась рукой за стену. Гуркевич вскочил, покачнулся, ударился о столик.
— Воды! — взмолился он. — Полейте мне на голову воды! Чертов токай Гогенлоэ! Венгры! Я должен… идти!
И, тяжело ступая, потащился к выходу.
Полями Гуркевич перебрался на Повсинскую. Вокруг царила гнетущая тишина. Улица была пуста. Ночной обстрел погнул трамвайные столбы, снес несколько домишек, там и сям повредил мостовую. С Окентья поднимались «юнкерсы», соединялись в тройки и шли дугою в сторону Садыбы.
— Летят, летят, — стонал Гуркевич. — Бедное Средместье…
Он брел, выписывая неровные круги по мостовой.
— Ноги, чтоб их… Идут куда хотят… Так надраться дурацким вином!..
Из центра докатился грохот серии разрывов — немцы принялись бить из минометов. Начинался новый день восстания. В воздухе уже висели «юнкерсы» — шесть троек. Где-то вдали с треском взрывались мины.
— Была квартира, и нету… — пожаловался Гуркевич. — Куда ты пойдешь, сиротина?
Первая тройка «юнкерсов» проплывала в небе над Садыбой. Ведущий внезапно опрокинулся и начал падать, как снаряд, с раздирающим душу воем. Вслед за ним вошли в пике второй и третий.
