Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - [243]
За сто с лишним прошедших лет торжественные одежды, доставшиеся Венедикту Ерофееву по наследству, изрядно истрепались и больше походили на лохмотья. Вот почему они сгодились ему в поэме «Москва — Петушки». А всё же несмотря на неприглядный внешний вид, в них сохранились дух и кровь Великой французской революции.
В блокнотах 1965 года у Венедикта Ерофеева много записей о Максимилиане Робеспьере[412], Луи Антуане Сен-Жюсте[413], Камилле Демулене, Жорже Жаке Дантоне[414]. Вот некоторые из них: «Путь из тюрьмы Консьержер до гильотины. Демулен рыдает. Он кричит толпящемуся народу: “ Народ! Тебя обманывают! Убивают твоих лучших защитников!” Жорж Дантон пытается его образумить: “А! Оставь эту подлую сволочь!”; Демулен вырывается из рук помощников Сансона, которые принимаются стричь его великолепные волосы перед казнью, — и страшно орёт, вся рубаха изорвана в клочья: “Злодеи!”»; «Люсиль Демулен была казнена по приговору трибунала 8 дней спустя после своего мужа (Дантон — учредитель трибунала в апреле 93 г.)»; «Дантон по пути на казнь декламирует Шекспира. Когда телеги с осуждёнными проезжают мимо дома столяра Дюпле, где квартирует Неподкупный, Жорж Дантон поднимает голову: “Ишь ты! Все окна закрыты ставнями!..” И дальше, во всю мощь голоса, так что шарахается толпа и жандармы: “Робеспьер! Я жду тебя! Ты последуешь за мной!”»; «Последние слова Дантона, уже на эшафоте, приказывает Сансону: “Ты покажешь мою голову народу, она стоит этого”»>7.
Венедикту Ерофееву было с чем сравнивать события Великой французской революции. Ужас состоял в том, что на его родине нечто подобное заняло времени несравненно больше и по масштабу злодеяний намного превзошло французов конца XVIII века. Во всяком случае, Венедикт Ерофеев не терял надежды и с большим удовольствием сделал выписку из сочинения не названного им мыслителя: «Маленькая точка света блестит во мне, может быть, блестит из России. <...> Христианская вера снова появляется в интеллигенции. Для меня это знамение. В этом ошалелом мире, где всё в конце концов смешивается, мне кажется, что сам Бог сопротивляется и говорит нам: “Я здесь. Не страшитесь”»>8.
Похоже, что неотвязная мечта об обособленной жизни постоянно звала Венедикта Ерофеева подальше от людских толп. За полярный круг или, в крайнем случае, на академическую дачу Бориса Николаевича Делоне в Абрамцеве. Незадолго до изгнания из Коломенского педагогического института он встретил Новый, 1963 год в Кировске. Новогодние праздники быстро прошли. Он вернулся к своим венедиктианцам. Какое-то время вместе с говорливым Вадимом Тихоновым перебивался случайными заработками.
С мая 1963 года Венедикт Ерофеев уже не жил на границе между нищетой и гостеванием. Был принят рабочим 1 -го разряда в Специализированное управление связи треста № 8 Главгаза СССР. Через два месяца ему повысили разряд до 2-го. Теперь он стал квалифицированным кабельщиком-симметристом. А ещё через месяц ему присвоили 3-й разряд кабельщика-спайщика. Появились кое-какие деньги, и он повёз Валентину Зимакову в Кировск. Пришло время представить её своей матери и остальным родственникам как жену. Новый, 1965 год он встречал в Мышлине с шумной владимирской компанией. Разъездная работа по прокладке телефонных линий связи позволяла видеть Россию шире и объёмнее. Тула, Тамбов, Орёл, Мичуринск, Брянск, Ковров, Елец, Мценск... Города и городишки. Особенно привязаться к какому-то новому месту не получалось. Времени не хватало. А вот от панорамы российской провинциальной жизни, что ненавязчиво выстроилась в его голове, в восторг не пришёл. Занёс в свой блокнот: «Ощущение своей социальной второсортное™»>9.
После долгого отсутствия по делам службы он обычно возвращался в Мышлино, в дом Валентины Зимаковой. Однако, бывая в Москве, не забывал и о Юлии Руновой. Она окончила аспирантуру и работала в Институте биологической физики АН СССР, располагавшемся в Пущине. Задерживаясь в Москве, она ночевала в общежитии своей подруги Валентины Еселёвой. Там же Юлия встречалась с Венедиктом Ерофеевым, когда он оказывался в городе и не очень спешил в Мышлино к вечно недовольной тёще и беременной Валентине.
Ему казалось, что его жизнь чуть приостановилась и он всё ещё находится в Орехово-Зуеве, в студенческом общежитии. Венедикту хотелось вернуться в тот мир, из которого его увела Валентина Зимакова и который при встрече с Руновой всякий раз возникал перед ним как светлый призрак несостоявшегося будущего. Ему некуда было увезти Юлию, а она мучила его душеспасительными разговорами о вреде пьянства и осуждала его непредусмотрительную откровенность о пустоте и лживости советской идеологии. Горячность Юлии и его саркастические ответы-выпады обычно заканчивались очередной ссорой. И они разъезжались в разные стороны. Она — в свой Академгородок в городе Пущине, он — в свою деревню Мышлино, поближе к крестьянскому быту. Венедикт Ерофеев знал, что Юлия рассмеётся, услышав от него что-то в духе Татьяны Горичевой: «Пьяный человек смешон и неопасен, поэтому его и оберегает судьба, как оберегает она Иванушку-дурака в русской сказке: кто, как не Провидение, позаботится о нём?»
