Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - [212]
Наталья Шмелькова очертила круг общения Венедикта Ерофеева в последние три года его жизни. Назову некоторых из его основного окружения. Это Белла Ахмадулина, Борис Мессерер, Ольга Седакова, Андрей Битов, Игорь Дудинский, Евгений Рейн, Владимир Максимов, Александр Леонтович, Еенрих Сапгир, Алексей Зайцев, Зана Плавинская, Юрий Мамлеев, Марк Фрейдкин, а также режиссёры Валерий Романович Белякович[367] и Евгений Иосифович Славутин, поэт Татьяна Георгиевна Щербина, художник Кирилл Николаевич Прозоровский-Ременников, композитор и художник Валерий Анатольевич Котов, актриса Жанна Еерасимова, литератор Александр Бондырев, писатель Александр Давыдов[368], поэты Владимир Яковлевич Друк и Виктор Платонович Коркия.
Из статьи Павла Матвеева нового для себя я узнал немного. Елавное, что я так и не понял, почему он считает Венедикта Ерофеева антисоветчиком, а одностороннее отношение к писателю со стороны КГБ называет взаимоотношениями. Ведь это голословные, ни на чём не основанные обвинения. Причина подобной аберрации в том, что Павел Матвеев ставит автора поэмы «Москва — Петушки» в один ряд с так называемыми «венедиктианцами» из Владимира. Действительно, коллективное орошение ступенек перед зданием Владимирского горкома комсомола с большим трудом, но если сильно постараться, можно отнести к проявлениям нелюбви советской власти. И всё-таки подобные действия на статью 190-1 УК РСФСР (клеветнические измышления, порочащие советский строй) не тянут. Не тот состав преступления. У Павла Матвеева появляется недоверие к ерофеевским рассказам, которые он называет апокрифами. Он пишет: «Представить этакое, чтобы для отлова одного деревенского алкоголика Владимирскому областному ГБ нужно было отправить к нему в деревеньку Мышлино “Волгу” аж с пятью (!) своими сотрудниками, — разумеется, можно, вот только поверить в это невозможно никак»>8.
Предвзятость — плохой советчик. Тем более ещё живы в Мышлине свидетели, которые этот приезд могут подтвердить. Объяснялся он, как думаю, не столько появлением поэмы в израильском журнале, сколько её рекламой «вражьими голосами». Павел Матвеев постоянно противоречит себе. В этой же статье он сообщает о содержании номера израильского журнала «Ами», в котором появилась поэма Венедикта Ерофеева. Это «антитоталитарные афоризмы Ежи Леца, стихи советских политзаключённых (бывшего — Анатолия Радыгина и сидевшего — Владимира Гершуни) и много ещё чего любопытного, в том числе и для ГБ». По его разумению, из всех материалов «Ами» именно поэма «Москва — Петушки» являла собой красноречивый образчик злостных «клеветнических измышлений». Её автор мог быть привлечён «по статье 190-прим»>9.
Поэма «Москва — Петушки», объявляет Павел Матвеев, якобы порочила советский государственный строй. Вот только чем порочила? Что русские кого угодно перепьют? Так об этом весь мир знал. Мы этим даже гордились. Русскому человеку любое пойло по силам. Желудок у нас лужёный и мозги крепкие. Прямых доказательств того, что сочинение Венедикта Ерофеева антисоветское, в его тексте не найти по причине их отсутствия. Более того, заграница в образах её представителей культуры и литературы в поэме «Москва — Петушки» представлена не лучшим образом. К тому же в ней непонятные бандиты с колющими предметами шляются по ночам по Красной площади. Вполне можно трактовать эту концовку поэмы как сатиру на вышедших к Лобному месту семерых диссидентов.
Во времена, о которых идёт речь в статье Павла Матвеева, пили крепко и с удовольствием не только низы, но и верхи. Следовали призыву Леонида Ильича Брежнева жить по-человечески. Вот и жили на полную катушку, не зная удержу. Из родившихся до войны моих друзей-приятелей, работающих в журналистике и на телевидении, кроме одного, никто не остался в живых. Да и тот, единственно уцелевший, перешёл в МИД СССР и, выйдя на пенсию, много лет живёт в Нью-Йорке.
В начале 1970-х годов участились визиты Брежнева и Косыгина в зарубежные страны. Пьющие журналисты и другие сопровождающие лица старались группироваться вокруг генерального секретаря ЦК КПСС, а трезвенники вокруг председателя Совета министров СССР. Пили, надо сказать, безмерно и на ногах не твёрдо, но стояли. А трезвенники чем занимались, не знаю. И тогда же многие из моих друзей, по годам лет на десять меня старше, обзаводились избами в подмосковных деревнях и чуть дальше. Мода была такая. Помню, как сейчас. Среди них были и офицеры с Лубянки, их знакомые по поездкам первых лиц государства. Вот такой тогда был стиль жизни. Книгу Венедикта Ерофеева журналисты из приближённых к первым лицам государства читали и то с подачи трезвенников, которые убеждали своих товарищей не быть дурным примером для народа. Убеждали негромко, остерегались Леонида Ильича — тот любил «пошуметь». Что же касается мата-перемата, то это был распространённый стиль общения в партийных и государственных структурах. Например, в Иностранной комиссии при Союзе писателей СССР, занимающейся приёмом зарубежных писателей. Особенно изысканно материлась одна сотрудница Иностранной комиссии, самая талантливая. В любой сфере производства мат был языком общения руководства с нижестоящими. Его использовали повсеместно за исключением партийных и профсоюзных собраний, а также в коллективах, где преобладали женщины.
