Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - [214]

Теперь я предложу свою версию, кто ещё мог из окружения Андропова сказать что-то благожелательное председателю КГБ в защиту Венедикта Ерофеева и его поэмы «Москва — Петушки». Таким человеком мог быть только Виктор Луи, он же Виталий Евгеньевич Луи. Об этой таинственной персоне написано в западной прессе больше, чем о Никите Сергеевиче Хрущеве и Леониде Ильиче Брежневе, вместе взятых. Из последних книг, ему посвящённых, я прочитал изданное у нас в серии «Политический бестселлер» документальное исследование Антона Хрекова «Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля» (М., 2010). К этому человеку председатель КГБ, и не только он один, прислушивался.

О Викторе Луи я вспомнил не случайно в связи с автором поэмы «Москва — Петушки». Я уже мельком говорил в этой книге о дружбе Венедикта Ерофеева и Генриха Сапгира. Сапгир познакомил его с Оскаром Рабиным. По тематике и колориту картины Оскара Рабина и поэма «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева, как говорят искусствоведы, корреспондируют друг другу.

Картины Оскара Рабина ценил и покупал Виктор Луи. Как Венедикт Ерофеев, так и Виктор Луи часто посещали его мастерскую. Я убеждён, что они там познакомились. Алек Эпштейн в монографии «Художник Оскар Рабин: запечатлённая судьба» пишет: «Виктор Луи... по всей видимости, искренне ценил творчество О. Я. Рабина: из своих частных заграничных поездок он привозил О. Я. Рабину фломастеры, которые нельзя было купить в СССР в начале 1960-х годов, — это изменило технику художника (начиная с 1963 года многие из рисунков О. Я. Рабина выполнены фломастером на бумаге)»¹³.

В этой же книге Алека Эпштейна приводятся воспоминания Давида Маркиша, сына расстрелянного еврейского поэта, сочинявшего на идише, Переца Давидовича Маркиша[369], о Викторе Луи: «Знакомство с ним, от греха подальше, творческие интеллигенты не афишировали — но бывать у него на даче бывали, и охотно. А Виктор Евгеньевич принимал хлебосольно, показывал картины, коллекционную бронзу, скульптуры Эрнста Неизвестного в саду, шесть или семь роскошных автомобилей в гараже... Но не для того робкие интеллигенты, знаменитые, наезжали в Баковку [где находилась дача Виктора Луи], чтобы любоваться картинами и машинами. А наезжали они затем, чтобы просить о помощи: помогите, Виктор, опять выезд за границу закрыли, держат, не пускают никуда. И Луи помогал: оформляли паспорт, выдавали командировочные. Кто у него только не перебывал в этой Баковке!.. “Приезжали в темноте, просили шёпотом, — мягко усмехаясь, рассказывал Виктор. — Чтобы коллеги не узнали”»¹⁴. Тут не надо особо гадать, как поступил Виктор Луи, чтобы помочь гению не быть загрызенным мелкими шавками.

Виктор Луи был человеком многослойным. Антон Хреков в своей книге о нём предпослал эпиграф, слова своего героя: «Я сделал, что мог. Пусть, кто может, сделает лучше». Я долго думал, что хотел сказать Виктор Луи этой фразой, настолько она уж очень общая и неопределённая по смыслу. И однажды, как кажется, понял, что имел в виду этот человек, обладавший многими талантами, добрым нравом и отзывчивой душой. В моём понимании этот эпиграф звучал так: «Я делал, что мог, живя среди людоедов. Пусть, кто может, сделает лучше, чтобы не быть ими съеденным». Речь идёт не о какой-то отдельной стране, а о всей нашей ойкумене. Не в сходной ли ситуации находится всякий выбивающийся из общей массы человек? Будь то Венедикт Ерофеев или Оскар Рабин, или Виктор Луи.

Глава двадцать четвёртая ВСЁ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА КРУГИ СВОЯ

«Всё возвращается на круги своя» (Екк. 1:6). Эта крылатая фраза из ветхозаветной Книги Екклесиаста, или Проповедника, на протяжении многих веков оказывается востребованной. Люди в отличие от создаваемых ими цивилизаций внешне и психологически меняются не настолько неузнаваемо, чтобы всякий раз их популяция при переходе с одного цивилизационного уровня на другой принималась за пришельцев с удалённых от Земли планет.

Так и во времена растущей известности Венедикта Ерофеева в творческой среде советского общества актуализировалась в огрублённой и агрессивной форме, казалось бы, навсегда забытая тематика старого спора из XIX века между представителями двух идейных движений, оппозиционных политике Николая I, — славянофилами и западниками. Понятно, что за этой словесной перепалкой неусыпно наблюдало государево око, воплощённое в представителях Цензурного комитета, находящегося в ведении царя, и в высокопоставленных чиновниках Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. В недавние дни эту защитную задачу выполнял Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР.

Как писал выдающийся русский историк Сергей Фёдорович Платонов[370], в русском обществе в XIX веке «образовались два умственных течения»: политическое, приведшее к Восстанию декабристов, и философское, разделившееся на два направления — славянофильское и западническое¹. Старшими представителями движения славянофилов были Алексей Хомяков, Иван и Пётр Киреевские, младшими — Юрий Фёдорович Самарин[371] и братья Аксаковы[372]. Лидерами западнического направления были Виссарион Белинский, профессор Тимофей Грановский и Александр Герцен.