Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - [199]
Владимир Муравьёв был человеком талантливым и авторитетным в той среде, где редко ошибаются в определении того, «кто есть кто» на самом деле. Ему принадлежит сочинение по объёму приблизительно такое же, как поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». В начале книги я его назвал: «Путешествие с Гулливером (1699—1970)». Изданы эти сочинения двух друзей, ещё раз напомню читателю, приблизительно в одно и то же время. Исследование о знаменитой книге Джонатана Свифта в 1972 году, а поэма о путешествии Венички из Москвы в Петушки и обратно в 1973 году.
История первого шедевра заканчивается «странно и зловеще». Владимир Муравьёв воспроизвёл финал всех предыдущих путешествий Гулливера: «Решив скоротать остаток дней подальше от “любезной родины”, капитан Гулливер жил на заселённом лошадьми островке в Индийском океане. Облачённый в кроличьи шкурки и башмаки из человечьей кожи, он безмятежно кушал пресную овсянку на молоке и “наслаждался прекрасным телесным здоровьем и полным душевным спокойствием”. Его особенно умиляло здесь полное безлюдье, т. е. отсутствие врачей, юристов, доносчиков, остряков, сплетников, жуликов, бандитов, взломщиков, крючкотворов, сводников, кривляк, игроков, политиков, умников, ипохондриков, пустомель, насильников, убийц, мошенников и сеятелей крамолы, заключённых, приговорённых и пригвождённых к позорным столбам, торговцев, умельцев, хлыщей, хамов, пьяниц, шлюх, сифилитиков, мегер, мотовок, модниц, учёных, закадычных друзей, начальников, скрипачей, судей, а также прочих представителей европейской цивилизации»>24.
Основная мысль книги Владимира Муравьёва по тем временам была не менее крамольна, чем рассуждения Венички в поэме «Москва — Петушки»: «Новооткрытые им (Лемюэлем Гулливером. — А. С.) страны для нас реальнее, чем для него, потому что он открывал в них ростки того будущего, которое мы можем засвидетельствовать»>25. Действительно, трезвость мизантропических рассуждений Джонатана Свифта и сила убеждения в своей правоте поразительны. Владимир Муравьёв заглядывает вглубь сознания декана собора Святого Патрика в Дублине: «Декан Свифт выдавал человечеству индульгенцию на все времена вперёд; он объявлял людей свободными от обязательств перед разумом и нравственностью за полной неспособностью к тому и другой. Он, разумеется, шутил, но нужно было желание разбираться в его шутках, чтобы эта не звучала как надругательство»>26. Читая талантливую книгу Владимира Муравьёва, веришь, что её автор сам сомневается в благоразумии человечества. Что уж тут говорить о Гулливере, герое Джонатана Свифта, который в финале своих путешествий «стал униженно гнушаться своей принадлежностью к человеческому роду»>27.
В блокноте Венедикта Ерофеева есть его высказывание о Свифте и очень содержательная из его сочинений цитата: «“Тузить человечество”, как говорил Свифт»>28; «Свифт: “Вообще говоря, если бы человеку был предоставлен выбор, когда ему жить, он не выбрал бы эпохи с богатой историей”»>29.
Сам Венедикт Ерофеев о своём главном произведении сказал коротко и просто: «“Москва — Петушки”, по существу, это жалобная книга». Вот только он не уточнил, кто эту книгу будет читать, а если и будет, то какие меры примет. Не о Нём ли писал Михаил Лермонтов: «Есть грозный судия...»
Глава двадцать первая
БРАК ПО НЕОБХОДИМОСТИ
У худшего нет пределов. Этим оно отличается от лучшего, которое всегда чем-то ограничено. В конце 1960-х — начале 1970-х годов Венедикт Ерофеев не раз оказывался в тяжёлом положении из-за отсутствия документов и нехватки денег. Он часто не знал, как и чем помочь самому себе и своим близким. Однако духом не падал. Надеялся на своего ангела-хранителя. Может быть, поэтому со стороны и не казался подавленным и несчастным. Об источнике такого бесстрашия у него есть запись в заветных блокнотах: «А я спрашиваю: “Ангелы небесные, вы ещё не покинули меня?” И ангелы отвечают: “Нет, но скоро”»>1. Те, кто считал его раздолбаем, к нему не липли. Держались от него в сторонке. Представляю себе, как бы они воодушевились, доживи он до наших дней. Об этих людях Венедикт Ерофеев сказал — как припечатал: «Ну зачем им, сволочам, пить? Они без того постоянно качаются, ходят боком, движутся не так, как надо, говорят вздор и не стыдятся ничего. Самоуверенны и безошибочны»>2.
Как уже понял читатель, Венедикт Ерофеев постоянно думал о жизни, проходящей вне его или мимо него, и о том, в чём состоит её смысл. А вот собственное бытие не оберегал. Жил, как получится. Четыре сезона года сменялись с небывалой скоростью. В один из таких неожиданно появлявшихся и тут же мгновенно исчезающих дней он сделал соответствующую запись: «Это напоминает ночное сидение на вокзале. То есть ты очнулся — тебе 33 года, задремал, снова очнулся — тебе 48, опять задремал — и уже не проснулся»>3.
Такая фантазия приходит в голову людям пропащим. К тем, кто по своей воле делает бомжевание образом жизни. Возвращение в прежний мир при этом маловероятно.
Сначала я не мог понять, на что жил Венедикт Ерофеев, будучи безработным в течение шестнадцати месяцев. Уже одно это обстоятельство должно было бы подтвердить его переход в вечные бомжи с вытекающими отсюда последствиями. Но затем представил себя на его месте и воспрянул духом. Люди не бросают на произвол судьбы тех, кто их понимает и входит в их положение.
