Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - [200]

Заглянув в декабрьские записи 1973 года Венедикта Ерофеева, я ничуть не удивился. Почти каждый день у него были либо возлияния, либо опохмелки. Сначала я подсчитал, сколько дней у него было в декабре, когда он не выпивал, — всего шесть из тридцати одного. Затем прибавил тех, с кем он встречался, беседовал и выпивал. Общее число названных лиц в записях составляет 29 человек. С таким количеством друзей и приятелей из интеллигентной среды вряд ли пропадёшь. Обращу внимание читателя, что поэма «Москва — Петушки» в конце 1973 года вышла в Израиле и эта новость до СССР ещё не дошла. Как только о поэме заговорили «вражьи голоса», круг его почитателей среди соотечественников невообразимо расширился. Тут Венедикту Ерофееву надо было бы насторожиться и изменить свою жизнь. Что он вскоре и сделал, но поторопившись, впопыхах. Всего трудно и даже невозможно предусмотреть.

Не напоминает ли Венедикт Ерофеев своей судьбой бурсака Хому Брута из гоголевского «Вия», очертившего в церкви мелом магический круг, чтобы уберечься от нечистой силы? Круг-то он очертил, а вот, взглянув на Вия, себя не спас. Умер от ужаса того положения, в котором оказался.

Венедикту Ерофееву не хватало движения, свежего воздуха и солнца. Поездка в Среднюю Азию привела его в чувство. На какое-то время, разумеется.

Оптимизм в Венедикте Ерофееве присутствовал и не давал впадать в уныние. Оглядевшись вокруг, он сделал для себя вывод: «Мир совсем не плох, если на него глядит человек, умеющий очищать свои структуры»⁴. Загадочное слово «структуры» для несведущих несколько зашифровывало программу его действий. Думаю, что под ним он подразумевал тело и сознание в их совокупном единстве. Для большей убедительности обращусь к пояснениям самого Венедикта Ерофеева: «Лектор, старикашка лет 25-35. Единственное средство добродушного расположения духа — щелочно-кислотное равновесие организма (то есть тогда тебе будут по (...) все потрясения личного, национального и общественного порядка). Только кислотно-щелочной баланс заслуживает того, чтобы о нём и думать, его поддерживать и за ним следить. Избыток солнечной, или умственной, или какой угодно энергии повышает кислотность. Необходимо (в случае избытка) нейтрализовать клетки и ткани щелочными элементами (чай и кофе, ни в коем случае не водка). Так происходит очищение структур. Итак, отрицательные эмоции следует устранять щелочными продуктами, а также молитвой и самовнушением. (На одной из московских квартир лекция: “Отличное расположение духа должно быть ежеминутным”.)»⁵.

В его хмельной жизни ненадолго появился перерыв.

Для самого себя Венедикт Ерофеев давно понял, что жить в деревне с Валентиной он не сможет. По приезде туда он начинал пить, как говорят, не просыхая. О чём сам себе неоднократно признавался и даже отметил в записях: «Есть такая юридич[еская] формула: “В здравом уме и твёрдой памяти”. Т. е. как раз то, чего у меня нет в дни выездов в Мышлино»⁶. Не выходило ничего путного и с Юлией Руновой, которую он любил. Слишком уж был он неуправляем и своеволен. О себе сделал самокритичную запись: «Как говорил Фома, “я впал в несовершенство”»⁷.

Его сын Венедикт-младший в разговоре со мной сказал: «Я помню его приезды с приятелями. Им-то весело, им-то хорошо, а мне, ребёнку, каково? Мамка пьяная, и такая жуть на меня находила. Летом я уходил к соседям, а зимой куда уйдёшь? Приходилось это всё терпеть».

Наконец, произошёл официальный развод Венедикта и Валентины Ерофеевых. В письме сестре Тамаре Васильевне от 11 февраля 1976 года он написал: «Развод сложился “практически безболезненно” (цитирую проф. Боткина), т. е. “без бурь, без громов и без молний”. (Михаила Лермонтова цитирую), т. е. если яснее, вот как: 15 октября номинально я разведён Петушинским нарсудом, не совсем понятно, почему этот развод для Валентины Зимаковой оказался совершенно бесплатным, а мне обошёлся в 50 рублей (почему 50? Цифра называется произвольно или есть во всём этом какая-нибудь поросячья логика?). Надо отдать должное соломенной вдове: на вопрос “как с алиментами?” она ответила мило и скептично: “Никаких алиментов. Что я, сумасшедшая, что ли?” С точки зрения словесника, можно было бы сказать и лучше, но ничего лучшего сказать было нельзя с точки зрения разводящегося. Во всяком случае я её пригласил на 21 февр[аля]. А если её и не будет, то виною будет её уездная инертность и ничего другого. Это славная девка, и я рад, что расстался с ней»⁸.

Убеждён, что многих неприятно удивит этот отрывок из письма Ерофеева старшей сестре. Я не случайно привёл его здесь как иллюстрацию того, что сказал на радио «Свобода» Илья Симановский, один из авторов книги «Венедикт Ерофеев: Посторонний»: «Ерофеев умел в себе сочетать очень многое, он был и старался быть неоднозначным. Как у Мандельштама: “Мало в нём было линейного, нрава он был не лилейного”. Мандельштама Ерофеев любил, и эти слова можно отнести к нему самому»⁹.

Литературные дела Венедикта Ерофеева налаживались. По крайней мере, как он уверял в этом сестру Тамару: «С Запада обнадёживающие новости. В начале октября мы провожали в Вену отъезжающих в Тель-Авив супругов Белогородских. Они застряли в Вене по случаю беременности и два раза в месяц названивают. Так вот: мои издания на Западе вовсе уж не так химеричны, как мне прежде казалось. Вот только те издания, которые они знают: Тель-Авив (на рус[ском] языке), перепечатка на русском же языке в альманахе “Мосты” (Мюнхен), на французском языке в обезображенном и урезанном виде. Звонил по этому поводу и жаловался Иоффе из Франкфурта-на-Майне, и Делоне из Вены, и Белогородская из Вены, и Виктор Некрасов из Лондона. Последнего ты знаешь, это автор “В окопах Сталинграда” и пр., (два с половиной года как эмигрант), и ещё одна публикация — по главам, растянуто, на итальянском языке в журнале “Экспрессо”. Виктор Некрасов, кстати, умолял целых две минуты перестать пить и заняться литературным делом. Смешнее всего, что два дня спустя позвонил участковый 108-го отделения милиции Фрунзен[ского] р[айо]на и требовал того же самого, с той только разницей, что он, как Тамара Гущина, избегал разговоров на темы литературных дел. Как только будешь в Москве, заглядывай. Вот ещё тебе ориентир. У входа в наш подъезд висит доска “Здесь с 1945 по 1953 год жил С. С. Прокофьев” (он жил этажом ниже). [Я, во всяком случае, рад, что на склоне лет стал прозорливее и вовремя сменил кандидатку биологических наук на кандидата экономических наук. Если кто-нибудь усмотрит в этом цинизм, то он дурак непрох[одимый]