Вендетта - [5]

— Мне хочется поставить мольберт мадемуазель Пьомбо рядом с моим, — сказала Матильда Роген.

Она встала, но ее удержало новое соображение.

— При характере мадемуазель Джиневры нельзя предугадать, как она истолкует нашу любезность, подождем, что будет дальше.

— Eccola[5], — томно сказала черноглазая девушка.

За стеной и впрямь послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице.

«Вот она», — эти слова облетели все уста, и в мастерской воцарилось глубокое молчание.

Из-за чего Амели Тирион подвергла свою соученицу этакому остракизму, станет понятно, если мы скажем, что эта сцена разыгралась в конце июля 1815 года.

Вторичное восстановление Бурбонов[6] внесло разлад между многими близкими людьми, не пострадавшими при первой Реставрации. Теперь разногласия возникли чуть ли не в каждой семье, и вместе с политическим фанатизмом возобновились те печальные сцены, что омрачают историю всех стран в эпоху гражданских или религиозных войн.

Монархическая зараза, охватившая правительство, распространилась среди детей, девушек, стариков. Раздор проник под крышу каждого дома, и недоверие закрадывалось в человеческие поступки и самые сокровенные беседы.

Джиневра Пьомбо боготворила Наполеона, как же могла она его возненавидеть? Император был ее соотечественник и благодетель ее отца. Барон ди Пьомбо был в числе слуг Наполеона, принимавших самое деятельное участие в его возвращении с острова Эльба. Неспособный отречься от своих политических убеждений, более того, ревностно их исповедовавший, престарелый барон ди Пьомбо остался в Париже среди своих врагов. Кроме того, Джиневра Пьомбо могла попасть в список неблагонадежных уже хотя бы потому, что не скрывала, какое огорчение причинила ее семье вторая Реставрация. Пожалуй, единственный раз в жизни у нее исторгло слезы двойное известие о пленении Бонапарта на «Беллерофоне»[7] и об аресте Лабедуайера[8].

Молодые девушки из дворянского кружка мастерской принадлежали к семьям самых ярых роялистов. Трудно передать, в какие крайности люди тогда впадали и какой ужас внушали бонапартисты. Сейчас выходка Амели Тирион кажется пустячной и мелкой, но тогда она была естественным проявлением ненависти. Джиневра Пьомбо, одна из первых учениц Сервена, занимала место, которое хотели у нее отнять с первого же дня ее появления в мастерской; группа аристократок постепенно заняла места вокруг нее; вытеснить Джиневру из принадлежавшего ей в какой-то мере пространства означало не только оскорбить, но и изрядно досадить, потому что у каждого художника бывает излюбленное место для работы. Однако политическая вражда играла не такую уж большую роль на этих «скамьях правых» в миниатюре. Джиневра Пьомбо, самая даровитая ученица Сервена, была предметом глубокой зависти: учитель равно восхищался и талантом и характером своей любимой ученицы; он постоянно ставил ее в пример. Словом, не умея объяснить причину влияния юной Пьомбо на всех, кто ее знал, скажем только, что она имела над этим маленьким мирком такую же власть, как Бонапарт над своими солдатами. Аристократия мастерской еще за несколько дней до вышеописанной сцены задумала свергнуть с престола эту королеву. Но никто не осмеливался открыто порвать с бонапартисткой, и тогда мадемуазель Тирион нанесла ей решительный удар, сделав подруг соучастницами своего враждебного выпада. Кое-кто из роялисток, хотя и получивших в отчем доме соответствующее политическое воспитание, искренне любили Джиневру; тем не менее они с присущей женщинам уклончивостью решили держаться в стороне.

Итак, приход Джиневры был встречен глубоким молчанием. Ни одна из девушек, когда-либо посещавших мастерскую Сервена, не могла бы поспорить с Джиневрой в красоте, величавости и стройности. В ее осанке были редкостное благородство и грация, внушавшие почтение. Казалось, ее умное лицо светится, от него веяло той чистой корсиканской живостью, которая нисколько не исключает спокойствия. Ее длинные волосы, глаза и черные ресницы сулили страсть. Хотя линии рта Джиневры не хватало четкости, а губы были немного полные, они выражали такую доброту, какая дана только сильным людям, сознающим свою силу. По странной прихоти природы нежная прелесть ее лица находилась как будто в противоречии с мраморным челом, на котором была начертана гордость почти дикая, напоминавшая о нравах ее родины. Лишь это и сближало ее с Корсикой; всем остальным — простотой, непринужденностью ломбардских красавиц — она покоряла людей, и, только не видя ее, можно было намеренно причинить ей огорчение. Она была так неотразимо привлекательна, что старый Пьомбо запретил отпускать ее в мастерскую без провожатого. Единственный недостаток этого подлинно поэтического создания происходил от избытка силы: ее красота, так полно расцветшая, делала ее похожей на женщину.

Из любви к родителям она отказывалась выходить замуж, покидать их на склоне дней. Страсть к живописи заменила ей все страсти, присущие женщинам.

— Вы что-то нынче молчаливы, — сказала она, сделав несколько шагов среди своих товарок. — Здравствуйте, крошка Лора! — ласково обратилась она к девушке, сидевшей в отдалении от других учениц. — Эта головка очень хороша! Тон кожи чуть-чуть ярок, но в общем рисунок чудесный!