Вендетта - [6]

Вскинув глаза, Лора посмотрела на Джиневру с благодарностью, и лица обеих просияли нежностью. Легкая улыбка тронула губы итальянки. С задумчивым видом она медленно направилась к своему месту, небрежно поглядывая на рисунки и картины, здороваясь с каждой девушкой из своей группы и не замечая окружавшего ее необычного любопытства. Казалось, это королева шествует среди придворных. Не обратив никакого внимания на глубокую тишину, царившую в кружке патрицианок, и не проронив ни слова, она прошла мимо их лагеря. Ее рассеянность была так велика, что, сев за свой мольберт и открыв ящик с красками, она совершенно безотчетно, не сознавая, что делает, надела коричневые нарукавники, повязалась передником, осмотрела свою картину, взяла кисти и обследовала палитру. Все девушки из кружка буржуазок оборачивались в сторону Джиневры. Но если девицы из лагеря Тирион не так откровенно выражали нетерпение, как те, зато усердно следили за Джиневрой исподтишка.

— Она ничего не замечает, — сказала мадемуазель Роген.

Джиневра перестала задумчиво разглядывать свой холст и обернулась на аристократок. Смерив взглядом разделявшее их расстояние, она промолчала.

— Ей не приходит в голову, что ее оскорбили умышленно, — сказала Матильда, — она ничуть не изменилась в лице, не покраснела, не побледнела. Вот будут злиться наши барышни, если окажется, что ей на новом месте удобней, чем на старом!

И, обращаясь к Джиневре, Матильда громко сказала:

— Мадемуазель Джиневра, а ведь у вас из ряда вон выходящее место!

Итальянка сделала вид, будто не слышит, а может, и в самом деле не расслышала; она стремительно встала, затем медленно прошлась вдоль перегородки, отделявшей чулан от мастерской, по-видимому, разглядывая окно, от которого зависело освещение; она, видно, придавала этому большое значение, потому что даже встала на стул, чтобы повыше подвязать штору, заслонявшую свет. Отсюда она сумела заглянуть в довольно узкую щель в перегородке. Это и было ее истинной целью, ибо лицо Джиневры, когда ей удалось это сделать, можно сравнить только с лицом скупого, открывшего сокровища Аладдина; быстро спрыгнув, она вернулась на место и установила картину на мольберте; потом притворилась, будто все еще недовольна освещением, придвинула к перегородке стол, поставила на него стул и, ловко взобравшись на это сооружение, снова заглянула в щель. Она бросила только беглый взгляд в чулан, куда проникал свет из открытого слухового окна, но представшее перед нею зрелище произвело на нее такое впечатление, что она едва удержалась на ногах.

— Джиневра, вы упадете! — вскрикнула Лора.

Все девушки оглянулись на неосторожную подругу. Джиневра пошатнулась, но страх, что к ней подойдут, вернул ей мужество; усилием воли собрав все свои силы и восстановив равновесие, она повернулась к Лоре и, раскачивая табурет, сказала изменившимся голосом:

— Вот пустяки! Здесь чувствуешь себя устойчивее, чем на троне!

Она поспешила отдернуть штору, спрыгнуть на пол, отодвинула стол и стул подальше от перегородки, вернулась на свое место у мольберта и сделала еще несколько попыток найти нужное освещение. Работа над картиной ее ничуть не занимала; она задалась целью приблизиться к чулану, у двери которого в конце концов и уселась. Затем, сохраняя полное молчание, стала смешивать краски на палитре. Сидя на этом месте, она теперь отчетливо расслышала тихий звук, накануне пробудивший в ней такое жгучее любопытство и давший ее юному воображению пищу для самых различных догадок. Она сразу распознала сильное и ровное дыхание только что увиденного ею спящего человека. Ее любопытство было удовлетворено сверх всяких ожиданий, но теперь она чувствовала на себе бремя огромной ответственности: сквозь щель в перегородке ей удалось разглядеть в скудно освещенном чулане кивер с императорским орлом, а на походной кровати — фигуру в мундире офицера наполеоновской гвардии. Джиневра угадала все: Сервен прятал у себя осужденного. Ее бросило в дрожь при мысли, что кто-нибудь подойдет посмотреть на ее картину и услышит дыхание или чересчур громкий вздох несчастного офицера, как довелось самой Джиневре на предыдущем уроке. Она решила остаться, у двери в чулан и положиться на свою ловкость в поединке с судьбой.

«Лучше мне быть здесь, — думала она, — и предотвратить какую-нибудь роковую случайность, чем оставить бедного узника на произвол чьего-то легкомыслия».

В этом-то и заключалась разгадка мнимого равнодушия Джиневры к тому, что потревожили ее мольберт; в глубине души она была в восторге от этого, получив возможность таким сравнительно простым и естественным способом удовлетворить свое любопытство; да к тому же она сейчас была слишком занята другим, чтобы задумываться над причинами своего переселения.

Нет ничего обиднее для девушек, как, впрочем, и для всех людей, чем видеть, что их злобная выходка, оскорбление или колкость не возымели действия, встретили презрение того, к кому они обращены. Тогда оскорбителям кажется, что их ненависть к врагу вырастает настолько же, насколько он сам оказался их выше. Поведение Джиневры стало загадкой для всех ее товарок. И друзья и враги ее были удивлены в равной мере: за ней признавали все добродетели, кроме одной — прощения обид. Правда, Джиневре редко представлялся случай проявить эту недобрую черту характера в повседневной жизни мастерской, однако примеры ее злопамятства и непреклонности оставили глубокий след в воображении соучениц.