Вендетта - [2]

— Итак, зачем ты здесь, милейший Бартоломео? — спросил он Пьомбо.

— Чтобы просить у тебя приюта и защиты, если ты истинный корсиканец, — напрямик ответил Бартоломео.

— Какое же несчастье привело тебя в изгнание? Ведь на родине ты был самым богатым, самым...

— Я убил всех Порта, — глухо сказал корсиканец, сдвинув брови.

Первый консул в изумлении отшатнулся.

— Уж не хочешь ли ты меня выдать? — вскричал Бартоломео, грозно глядя на Бонапарта. — Знаешь ли ты, что на Корсике нас, Пьомбо, осталось еще четверо?

Люсьен схватил своего земляка за плечо и крепко встряхнул.

— Да ты, кажется, явился сюда, чтобы угрожать спасителю Франции? — гневно сказал он.

Бонапарт знаком остановил Люсьена, и тот умолк. Затем, взглянув на Пьомбо, Наполеон спросил:

— За что же ты убил всех Порта?

— Когда Барбанти нас помирили, — ответил корсиканец, — мы заключили дружбу с Порта. Наутро после того, как мы утопили в вине нашу старую свару, я уехал по делу в Бастию. Они же остались еще погостить у меня. И тогда они сожгли мою усадьбу в Лонгоне, убили сына Грегорио... Дочь Джиневра и жена избежали их рук: они ходили утром к причастию, их спасла дева Мария. Вернувшись из Бастии, я не нашел своего дома, бродил вокруг, не зная, что попираю ногами свое пепелище. И вдруг споткнулся о чье-то тело: это был Грегорио, я узнал его при свете луны. «Ах, так! — сказал я себе. — Это дело рук Порта!» И тут же отправился в маки, собрал там кое-каких людей, которым я в свое время оказал услуги... Слышишь, Бонапарт? И мы двинулись на усадьбу Порта. Мы пришли туда в пять часов утра, а в семь часов Порта — все до единого предстали пред судом божьим. Джьякомо утверждает, что Элиза Ванни спасла одного из детей — маленького Луиджи, но я собственными руками привязал его к кровати, прежде чем поджечь дом. Я покинул Корсику с женой и дочкой, так и не успев проверить, правда ли, что Луиджи Порта остался жив.

Бонапарт рассматривал Бартоломео с любопытством, но без удивления.

— Сколько их было? — спросил Люсьен.

— Семеро, — ответил Пьомбо. — Когда-то они были в числе ваших гонителей!

Эти слова не вызвали у обоих Бонапартов ни малейшего проявления вражды к Порта.

— Нет, вы не корсиканцы больше! — с отчаянием воскликнул Бартоломео. — Прощайте! В свое время я оказал вам помощь, — укоризненно сказал он. — Если бы не я, твоя мать не добралась бы до Марселя, — обратился он к Бонапарту, который стоял в задумчивости, облокотившись на камин.

— По совести говоря, Пьомбо, — ответил Наполеон, — я не вправе брать тебя под защиту. Я теперь стою во главе великого народа, управляю Республикой и должен требовать, чтобы законы соблюдались.

— Ого! — сказал Бартоломео.

— Но я могу закрыть на это глаза, — продолжал Бонапарт. — Долго еще будет кровавый обычай вендетты помехой власти закона на Корсике, — сказал он про себя, — но его надо уничтожить, чего бы это ни стоило.

Бонапарт умолк, и Люсьен знаком приказал Пьомбо не возражать. Однако корсиканец неодобрительно покачал головой.

— Оставайся здесь, — продолжал консул, обращаясь к Пьомбо, — мы об этом ничего знать не будем. Я велю купить твои имения, чтобы дать тебе прежде всего средства к существованию. А со временем, попозже, мы подумаем о тебе. Но никакой вендетты! Здесь нет маки! Если ты пустишь в ход кинжал, не надейся на снисхождение. Закон охраняет здесь всех граждан, и никому не дозволено присваивать права судьи.

— Странным государством приходится ему управлять! — заметил Бартоломео, пожимая руку Люсьену. — Но друзья познаются в несчастье, и отныне между нами союз на жизнь и на смерть! Вы можете положиться на всех, кто носит имя Пьомбо!

Морщины на лбу Пьомбо разгладились, и он с видимым удовольствием огляделся по сторонам.

— А у вас здесь недурно, — улыбаясь, заметил он, словно не прочь был и сам здесь поселиться. — И ты весь в красном, точно кардинал.

— От тебя одного зависит устроить свое благосостояние и приобрести дворец в Париже, — ответил Бонапарт, внимательно приглядываясь к соотечественнику. — Мне не раз понадобится иметь подле себя преданного друга, которому я мог бы довериться.

Радостный вздох вырвался из широкой груди Пьомбо, и он протянул руку первому консулу.

— Стало быть, в тебе еще живет корсиканец!

Бонапарт улыбнулся. Он молча взглянул на этого человека, который словно принес с собой дыхание отчизны, родной воздух острова, где ему когда-то чудом удалось спастись от преследований «английской партии»[1] и куда ему возврата не было. Он кивнул брату, и тот увел Бартоломео ди Пьомбо.

Люсьен участливо спросил прежнего покровителя их семьи, не нуждается ли он в деньгах. Подведя министра внутренних дел к окну, Пьомбо указал на свою жену и дочь, сидевших на груде камней.

— Мы пришли сюда пешком из Фонтенбло, и у нас ни сантима, — ответил он.

Люсьен отдал Пьомбо свой кошелек и предложил ему прийти на другой день обсудить, каким способом можно обеспечить существование его семьи, ибо стоимость всего корсиканского имущества Пьомбо далеко не такова, чтобы дать ему возможность вести «подобающий образ жизни» в Париже.

Протекло пятнадцать лет между тем днем, когда семейство Пьомбо явилось в Париж, и происшествием, о котором пойдет речь ниже и которое казалось бы малопонятным без всего, что здесь было рассказано.