Вена, операционная система - [22]

Все это очень мило, а массовость, как одушевленных лиц, так и неодушевленных предметов, затягивала в себя: так можно утонуть, например, в куче зерна, не говоря уже о горе снега. Скорее все же первое, учитывая повышение моей температуры – то ли простудное, то ли от физического трения с многочисленными венцами, между которыми надо было протискиваться (рассматривают экспонаты внимательно и неторопливо; а может, приходят именно затем, чтобы потолкаться, – где такой телесный контакт у них тут еще возможен). Надо полагать, температуру подогревали и эманации выложенных здесь штук. Ход мыслей, которые начались в пансионе, хотя и был немного сбит дорогой, но продолжился, теперь уже намереваясь уйти в принципиально тупую глубину с обязательной для нее бессмысленностью, но ведь именно это и вызывает самые сильные чувства у любого мыслящего существа. Что может быть тупее, чем думать о ходе времени и его необратимой силе, глядя на выкладки блошиных рынков?

Ах, в пансионе возникали строгие и красивые мысли, а здешние уже походили на резиновых надувных лягушат. Условно зеленый лягушонок, к нему приклеен тонкий шланг, на другой стороне которого – помпочка рода клизмы. Давишь на нее, лягушонок подпрыгивает, желая привлечь к делу методику В. Беньямина и классифицировать возможные опции данного места:

– Здесь можно приобрести себе дополнительную память. Купить, например, бытовую финтифлюшку, а потом – будто она всегда была твоя.

– Также здесь лежит вполне сконцентрированное как таковое (см. выше про временной диапазон вещей). Как его забрать себе – неведомо, но то, что оно тут лежит, – все равно хорошо.

– Просто объекты искусства, сделавшиеся таковыми уже и по причине своей невоспроизводимой теперь чудаковатости. Тут та-а-акие странные пепельницы, например: совершенно разлегшаяся на боку худая и длинная серебряная дама в бальном платье, которое – аккуратно разложенное – и является местом, куда стряхивать пепел.

– Некоторые из предметов представляли чувства и отношения, которые теперь не найдешь, да и не понять. Например, обычные плюшевые звери, но – с такими выражениями морд, которым трудно поставить в соответствие какую-либо из известных эмоций. Может быть и так, что сделаны-то они были понятными, а уже процесс неконтролируемого старения добавил их лицам неизвестные чувства.

– Беньямин как таковой: дополнение к его искусству в эпоху технической воспроизводимости. Предметы, будучи когда-то тиражными, со временем перестали ими быть – основные тиражи канули, а сохранившиеся экземпляры стали уникумами.

– Чисто прикладная сторона дела: какие-то штуки могли вполне пригодиться в быту, да еще они и красивые.

– Просто игрушки-метки: не так что восстанавливая бывшие чувства из окислов с помощью какой-нибудь из них, но чтобы отмаркировать ими возможные новые чувства.

Семь пунктов. Иначе говоря, пространство в рамках выставленных в нем отношений расслаивалось сразу на семь смысловых вариантов себя, в каждом из которых все было по-своему. В каких-то точках эти слои могли совпадать: одна и та же штука годилась для ложной памяти, но была полезной практически. Или же нечто, выражавшее отсутствующую ныне эмоцию, могло стать уместным маркером нового чувства. Даже непонятно, что интереснее – штуки, в которых сходились сразу пять – семь вариантов, или такие, где работает только один. Но еще и возникающие сочетания: альбом по BD/SM (Das ultimative BD/SM Lexikon von A – Z, «более 7000 ключевых слов, свыше 800 иллюстраций»), рядом с ним распятие; причем оно почему-то в рамке и застекленное, а стекло выпуклое, создает объем и запотело изнутри, будто дышит.

Торгующие находились в отрыве от того, что продавали. Тут были выложены свойства без людей. А общий смысл состоял не в том, чтобы все это продать. Что ли городское бессознательное выталкивало эти предметы на общее обозрение, чтобы показать, что все эти вещи, а следовательно, и их время в городе еще присутствуют. Выставленные свойства были внутренностями памяти, явно не принадлежа тем, кто их тут продавал, стоя возле: очевидный пример того, что субстанцию – в силу ее шизофренической склонности постоянно застывать в любой дурацкой форме – следует осаждать, формировать и выдавать в виде фигурок, каких угодно. Так из личного она и переходит в общее, являясь в то же время элементом большой субстанции – которая не так чтобы нависала, но присутствовала тут же, неподалеку. Так что субстанция вовсе не предназначается лишь изощренным умам, она действует помимо всех и через кого угодно.

С поправкой на махистскую тематику, состоящую также из ощущения фан-де-сьёкля, который сто лет назад было принято переживать, думая о бездне, можно говорить, что все распалось на части. Эти части опять распались на дальнейшие части, и уже не осталось ничего, что можно было бы охватить каким-нибудь понятием в соответствии с Гофмансталем, хотя предметы были и из его времени. Что говорил Гофмансталь? «Между разными Я (разными людьми) едва ли можно обнаружить более существенные различия, чем те, что наблюдаются в одном и том же человеке, при сопоставлении разных лет его жизни». Тут возникает предположение, что проблемы фан-де-сьёкля в такой трактовке (имея в виду и Маха на тему утраты цельного «я», что их так мучило) могут прямо следовать из Арчимбольдо, венского жителя. В мае 2008-го в Художественном музее чуть ли не половина этажа была отведена под его многочисленные составные опусы. А ведь они, эти авторы, с детства в этот музей ходили, вот и отложилось в силу детской некритичности.