Вена: история города - [94]
Не жаль ли ему расставаться с прекрасной венской публикой? Испытывает ли он по этому случаю горечь? Неизвестно. Его прощальные слова были, как всегда, неоднозначны: «Я очень многим обязан Вене, но и Вена задолжала мне кое-что».
Его прощание было в любом случае примечательным уже само по себе. Он устроил для себя народный праздник и нимало не заботился о том, что снова может вызывать радикальные эмоции своей вечной самонадеянной убежденностью в своей правоте, с которой он вмешивался во внутренние австрийские проблемы, всегда считая ведущих политиков дураками и нимало не скрывая своих симпатий левым, которые ничуть не изменились с 1968-го. Перед прощальным спектаклем он вместе с коллегами расставил в венском Народном парке (Фольксгартен) огромные плюшевые фигуры из театрального реквизита, скопившегося за 13 лет его директорства. Тысячи людей стремились пожать ему руку и поднять с ним последний прощальный бокал шампанского за Бургтеатр.
Было бы немного странно, если бы человек, который так любит говорить о собственных успехах и так многих раздражает своим здоровым смехом, не захотел бы соорудить себе памятник. Пейманн собрал все 13 лет своего директорства в увесистый (несколько килограммов) солидный двухтомник в 1300 страниц с 1000 фотографий. В этих томах встречаются и венгерские имена: Тамаш Ашер, которого Пейманн приглашал ставить спектакли и о котором Иштван Эрши написал хвалебную статью.
Пейманн отправился в Берлин, и многие, как, например, Дьердь Табори, последовали за ним. А в Бургтеатре жизнь продолжала идти своим чередом с Клаусом Бахлером, только уже без таких громких сенсаций. Но в Вене продолжают ревниво следить за деятельностью Пейманна, каждый раз испытывая злорадство, когда доносится весть о его неудаче. Но видимо, он все-таки остался жить в сердце публики, раз венское жюри недавно учрежденной премии Нестроя наградило Пейманна в номинации «За дело всей жизни». Пейманн не был бы Пейманном, если бы он принял награду просто.
Он медлил, кокетничал и наконец принял ее. Он даже приехал в Вену на вручение премии — и скандал получился отменный. Причем в этот раз не он сам выступал в главной роли: Андре Хеллер, который произносил ответную торжественную речь и придерживался, скорее, левых взглядов, верил, раз уж речь зашла о Пейманне, что политика должна присутствовать всегда. Его в целом довольно остроумная хвалебная речь могла бы служить предвыборным выступлением, направленным против австрийского правительства. Он огласил неизвестное до сих пор письмо Томаса Бернхарда, где писатель заявляет: если Пейманна уволят или он сам уйдет из Бургтеатра, то и он там не останется и запретит ставить свои пьесы. И все это сопровождалось соответствующим стилистическим оформлением, присущими Бернхарду едкостью, четкостью формулировок и витиеватостью фраз.
Скандал превзошел все ожидания. Вена восприняла это как предательство, что немецкий режиссер, которому, так сказать, хотели принести публичные извинения, опять перешел допустимые границы. Некоторые даже ставили под сомнение правомерность присуждения премии. Это длилось недолго, и вскоре Пейманн ответил венцам: он отказался от премии и заявил, что отказывается от любых контактов с австрийцами в будущем. Тем не менее он использует каждый случай, чтобы задеть австрийское самолюбие. Даже когда Нобелевский комитет присудил премию Эльфриде Елинек, Пейманн не смог промолчать. В хвалебной речи писательнице он вновь заговорил о зависти и недоброжелательстве в маленькой стране, где все должно происходить в соответствии с мнением среднего человека.
Противостояние и перебранка с немцами во всех областях жизни ощущается постоянно. Общий язык скорее разделяет, чем связывает. Географическая близость, общие исторические и культурные традиции могут означать многое, но не всегда дружбу. Сложившееся в течение столетий отношение Австрии к Германии противоречиво, оно характеризуется и высокомерием, и верноподданническими чувствами, и малодушием, и хвастливостью, и восхищением, и завистью.
Вопрос заключается в том, что неизвестно, когда именно одержала верх эта карикатура австрийской ревности, зависти и постоянного соперничества. Историки говорят: австрийцев всегда раздражало, что речь об их стране всегда ведется в контексте определения, что такое Германия. Образ Германии всегда несет отпечаток конкретной исторической ситуации. Революционные события 1848 года сформировали иллюзию новой, прогрессивной Германии: позднее (по крайней мере до того, как австрийцы потерпели поражение от Пруссии под Кениггратцем) Габсбурги мечтали о великой Германии под своим управлением; основатели Австрийской Республики мечтали о германоавстрийском государстве, даже отец австрийской социал-демократии Отто Бауэр фантазировал о великой Германии, разумеется, в свете социалистической революции и ее завоеваний.
В марте 1938 года все мечтания пришли к своему завершению. Австрия отныне перестала существовать, появилась Восточная Марка — Остмарк, и то, что это было воспринято массами с энтузиазмом, в наше время уже не является тайной. Так же как и то, что многие были очарованы национал-социализмом, и ужас и террор не вызывали у них отторжения. После Второй мировой войны существовало много мнений по поводу отношения к Германии. И если Адольф Шерф, позднее ставший председателем Социалистической партии Австрии, еще в 1943 году заявил, что австрийцы «исчерпали свою любовь к Германии», то более половины населения еще в 1950-х годах не ощущали себя единым австрийским народом. И только в 1999 году на вопрос, существует ли единый австрийский народ, 83 процента населения однозначно ответили «да».
