Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса - [28]
По разумению наблюдателя, секрет агрикультуры здешнего края – не только в изменении севооборота (пар перед посевом яровых, а не озими), но и в способе обработки земли. Пашут плугами (видимо, украинского типа), запрягая по три пары волов. Суть этой пашни в том, что “оборачивают по бороздам землю”, отчего ложится она “оставаясь плитами”, т. е. цельными пластами. А чаще всего вспашка здесь начинается очень рано: “иногда по обстоятельству тамошнего климата в начале февраля, а иногда в половине и исходе” того же февраля[251]. Во всяком случае, “познейше марта месяца никогда по сие время – замечает наблюдатель, писавший в 1785 г., – …не начиналось”. Ранняя вспашка давала запас влаги: перевернутый толстый пласт земли “содержит под собою некоторого рода влагу, помогающую в возрасте (в развитии, в росте, – Л.М.) всякого рода хлеба при случае бывающих там таких жаров, которые при самом наливе… весьма вредят или совсем заваривают (засушивают, – Л.М.)”[252]. После вспашки сразу сеют (“ранний сев всякого рода ярового хлеба, кроме арбузов, есть превосходнейший”). Затем наступает бороньба: “боронят четыре раза, но отнюдь не так, чтоб всю землю раздробить мелко (курсив мой, – Л.М.), но по одной поверхности”[253], то есть боронят так, чтоб умягчить лишь поверхностный слой, не разрушая пласты вспаханной земли, под коими накопилась влага. Видимо, были и особые местные сорта ярового, которым влага наиболее нужна лишь “о ту пору, когда он выметывает колос. А до той поры, хотя б случились и великия засухи, но оной оживляетца росами, [которыми] время от времяни оденит (т. е. оденет, – Л.М.) под собою землю, и тем удерживает себя наивсегда”[254]. Для озимых ранний сев был также предпочтительней, но он был реален, если “перепадали дожди”. В этом случае начинали сев с 23 августа, в противном же случае – он отодвигался до глубокой осени вплоть до крайнего срока – в декабре. Однако опытный наблюдатель отмечает, что и поздно посеянная озимь хотя и “не имеет в осени и чрез всю зиму всходы, но при благорастворенной весне настигает ранний (т. е. раннего сева хлеб, – Л.М.)”. Правда, поздно посеенный озимый хлеб хуже раннего выдерживает засуху (“при засухах равнятца с оным не может”), но все-таки себя оправдывает (“труд земледельца платит”)[255].
Важно отметить, что выдающийся агрикультурный опыт Моздокского района достигался сравнительно меньшими затратами рабочей силы. Речь идет о том, что при вспашке применялся тяжелый плуг, а не соха. Выгода плуга двойная. Во-первых, “потому что к оному потребен рабочий (т. е. пахарь, – Л.М.) один и погонщиков, щитая от 10 лет, – по два”. Видимо, и пахарь, и тем более погонщики, – могли быть дети и юноши. А это важно, ибо взрослое мужское население – казаки – были в первую очередь заняты службой. Наблюдатель так и заключает, что к сохе нужен хоть и один, но “рабочей совершенных лет”[256]. Во-вторых, сохе необходима лошадь, а лошади нужны были для казачьей службы и были в цене. Таким образом, как “и лошади там против рогатого скота несходны, так и люди не все развязаны на произведение пашни”[257]. Сверх того, плуг дает иной по качеству результат (“от сох хлеб родится не таков, каков от плугов”).
В XVIII в. в степной зоне осваивались и устойчивые к зною сорта, в частности, пшеница-арнаутка (по-российски ее звали “горновка”), любившая сухую и теплую почву. В округе Таганрога и Мариуполя в придонских степях получали сказочные урожаи пшеницы: “тридцатикратные и даже сороковые пшеничные жатвы в сих странах не суть редкость”. Правда, речь идет о новине в первые 4–5 лет “на одном поле без унавоживания”[258]. При этом обработка земли оставалась минимальной.
Но этого хватало ненадолго, и вскоре поле запускалось на 3–4 года для получения в итоге наиболее чистой “нововзрезанной пашни”. Постоянный запуск земель в залежь и распашка их создавали “оборот”, так сказать, параллельный паровому трехполью, хотя проявлялся он лишь частично, поскольку и эти земли подвергались периодической “толоке”. Однако подобная практика создавала резкие, во-первых, диспропорции в величине озимого, ярового и “толочного” полей, во-вторых, приводила, в сущности, к “пестрополью”.
Парадокс заключается в том, что залежная система земледелия и “пестрополье” более чутко, чем классическое трехполье, реагировали на запросы рынка. Именно на них наиболее успешно воздействовали стоимостные факторы товарного производства. Здесь не было стеснений рамками ярового клина, и удельный вес тех или иных культур во второй половине XVIII в. в значительной мере был обусловлен не только потребностями крестьянского хозяйства, но и запросами рынка. Типичным примером в этом случае могут быть данные о площадях под отдельными культурами в двух уездах Курской губернии (80-е годы XVIII в.). Так, в Корочанском уезде рожь (озимая) занимала 12349 дес., пшеница – 6306 дес., овес – 6571 дес., греча – 6255 дес., горох – 2693 дес., просо – 2659 дес., ячмень – 2578 дес., конопля – 3588 дес. и, наконец, лен – 1076 дес. Даже если всю пшеницу отнести к озимой, что очень маловероятно, то и тогда озимые составят всего 18655 дес., или около 40 % всего посева, а яровые составляют 25420 дес., или около 60 % посевов. Резко выделяются огромным удельным весом во всем посеве пшеница (14 %), греча (14 %) И КОНОПЛЯ (7 %). По другому уезду, Щигровскому, картина несколько иная. Здесь не было таких огромных посевов пшеницы (ок. 3 %), но посевы гречи были еще более грандиозными (ок. 31 %). Также велики и посевы овса (ок. 26 %), а рожь составляла всего около 36 % всех посевов
