Великолепная рыбалка - [21]

— Я думаю о том, что увеличивается не только количество голодных ртов, но и количество рук...

— Значит, вас тоже занимает политическая сторона вопроса?

— Нет. Я пытаюсь, как вы сказали о Профе, думать логически.

— Я вас не собирался обвинять в политике, когда это сказал.

— А вы как считаете?

— Я действительно далек от политики. Страстно влюблен в биохимию и счастлив. Принадлежу к немногим, зарабатывающим на жизнь, занимаясь любимым делом.

— Вы никогда не думали, что человеческие знания едины и нераздельны. Ведь орган мышления у всех один и тот же. То, что исследуем и знаем мы, знает и другой, занимающийся теми же исследованиями.

— Сказать откровенно? Я вообще не считаю, что мои открытия — оружие. Все это такая же абстракция, как та самая Индия. Кому может прийти в голову опустошить Индию?

— Интересно.

— Возможно, что это оппортунизм. Но не думаю. Если б я знал ответ на ваш вопрос, то, конечно, как это принято говорить, с честностью ученого я бы этот ответ вам дал.

— Но вы должны согласиться с тем, что смерть не единственная альтернатива? Что мы могли бы жить умнее и лучше!

— Вы можете остановить стремящихся к океану леммингов? А если бы даже смогли это сделать, то вы уверены, что тем самым помогли бы им? С точки зрения, с которой мы смотрим на вещи, коллега, я совершенно не уверен, что человечество хочет жить. А вдруг оно, как драчуны Профа, хочет не жить, а убивать.

— Возможно. И все–таки мне кажется, когда люди потеряют веру в то, что жизнь наивысшее благо, даже не веру, а естественное впечатление, вот это мгновение станет окончательным падением цивилизации. Вы так не думаете?

— Не знаю. Во всяком случае, сказанное вами звучит очень гуманистично. Только я... как сказал Проф, не знаю, действительно ли гуманизм человечен или просто служит убежищем и объяснением для данного человека данной эпохи.

— А странно, что мы не можем верить в закон, которому, когда он относится к мышам и прочим живым приманкам, верят все рыбаки.

Тем временем я опустил леску до десятиметровой глубины и, переставляя каждые полметра стопор, прочесал до конца весь кратер и все вокруг вдоль зарослей водяного ореха. Напрасно. На большой глубине мои наживки быстренько дохли, на средней глубине их объели жадные окуни. Но когда мы уже собирались сматывать удочки, точно в четверть седьмого, быстрая и ловкая, как в первые дни, появилась щука.

Какое это на нас произвело впечатление? Невропатолог по дороге домой старался мне доказать, что вполне меня понимает, он бы тоже на моем месте продолжал поджидать щуку именно там, а не пробавляться какими–то килограммовыми черными окунями.

8 сентября. С утра материал для анализа доставляют в лабораторию. Неприятная работа для вспомогательного персонала, а меня все это раздражает. Мертвецы под коричневым слоем сохраняют форму тела и выражение лица, более или менее свой объем, но внешность их обманчива. «Целлофановое покрытие» лопается как мыльный пузырь, почти то же самое можно сказать и о подкожной клетчатке. (Я уже установил, что именно она дает коричневый цвет.) Мышцы — пучки сухих волокон; печени, селезенка, почки, сердце больше всего похожи на трут.

Все тело напоминает матрас, набитый неплотно заполняющей его оболочку сухой и очень тонкой травой. И так же, как трава, при каждом прикосновении шевелится и шуршит. А если надавить сильнее, все это ломается, становится пылью, обнажает кости. Но и консистенция костей не такая, как у скелетов из давних захоронений, они более хрупкие и легкие.

Людей, перетаскивавших трупы, это удивило, они взяли первым труп боксера, как это делают обычно, один за плечи, другой за ноги — мертвец казался совершенно целым, — едва не потеряли тут же равновесие, таким легким он оказался. Но еще больше удивило их, что труп тут же рассыпался, превратился внутри одежды в кучу ржаво-коричневой пыли и костей. Со следующим они обращались осторожнее, но, когда клали его на носилки, он тоже с треском сломался. Первый они совсем загубили. (А может быть, и нет, может быть, это тоже можно считать показанием?) Один из санитаров сказал:

— Знаете, доктор, на что они похожи? На безе.

Это его замечание в нашей маленькой колонии стало поговоркой. Под остальные пять трупов подсунули алюминиевые листы, и их удалось перенести без повреждений. В лаборатории мы приступили к анализам, занялись подготовкой к транспортировке. Я изготовил препараты из некоторых органов, сделал срезы, микрофотографии, все это мне нужно для контроля. Материал в упаковке, соответствующей предписаниям, мы отправляем в центральную лабораторию. Странный вид у полностью обезвоженного человеческого глаза: пленки, прожилки, опаловое преломление лучей. К сожалению, долго его изучать нельзя — одно неосторожное движение, и он рассыпается в прах. Но пока этого не произойдет, он больше всего похож на мыльный пузырь, очень красивый мыльный пузырь.

Все утро я был занят работой, но во второй половине дня мне пришлось поволноваться. Должен сказать, после потери тяжелого пластикового удилища и лески семидесятого размера теперешние мои снасти были не весьма надежны для поимки такой большой рыбины. Я снова захватил с собой четырехметровое удилище, хотя оно и невезучее. Каждый рыболов знает, что это значит. Но я пользуюсь им чаще других, оно раздвижное и легко умещается в любой сумке. Это не только суеверие, что длинное пластиковое удилище невезучее. Просто его нижняя часть неподатлива, а верхняя слишком гибкая, словно этим желали возместить неподатливость нижней части. При подсечке удилище кивает, а сама подсечка запаздывает, плохо удается. Но ничего лучшего у меня не было, и я взял четырехметровку. Леска тоже была неважнецкая. Был у меня в запасе моток японского шнура, подарок одного знакомого, привезенный из Японии. Если верить этикетке, то прочность на разрыв у него хорошая, но, с одной стороны, он уже много лет лежит у меня без употребления, а с другой — я никогда не пользовался таким шнуром и совсем его не знаю. Я ощупал его руками, потянул, вроде ничего. Ну что же, посмотрим.