Великолепная десятка. Выпуск 2 - [6]

устало свесив жилистые ноги,

на облаке, как сиживал в страду

на смётанном любовно пышном стоге.

У нас одна небесная стреха,

и шар земли, катящийся по блюдцу.

А двести лет – такая чепуха,

пройдут – и не успеешь оглянуться…

Про кота

Детей у них не было, видимо, Бог не дал,

а может, не больно хотели, хотя сначала

она колыбельку частенько во сне качала.

Потом перестала. Устала. Прошли года.

.

Он стал ей и мужем, и сыном, но вышел срок,

и он не проснулся обычным осенним утром.

Она на поминках не плакала почему-то.

Друзей проводила, защёлкнув дверной замок.

.

Отчётливо зная, что утром к нему уйдёт,

легла на кровать, примостившись привычно с края.

И вспомнила вдруг, окончательно засыпая,

что завтра голодным останется рыжий кот.

.

С тех пор миновало двенадцать протяжных лет.

И кот вечерами на кухне мурлыкал звонко.

Когда схоронила кота, принесла котёнка.

Зовёт его мальчиком. Гладит.

И в сердце – свет.

Саша Резина. Там высоко

Финалист второго Открытого второго чемпионата России по литературе

« Опять, разбужена стихом, встаю… »

опять, разбужена стихом, встаю: ноль шесть– ноль три…с печалью (первым петухом), сигналящей внутри…а дальше кофе с коньяком, с туманом горький лес…опять разбужена стихом! и запахом чудес…и скажет стих: "полёт мой пей, и будешь ты не эльф, не мошка и не воробей, а многокрылый лев". и горький лес мне подсластит не солнечный коньяк, а рифма «кит» и «полетит», «рассвет-дурак» и «мрак». кровь-с молоком и смерть-с водой из долгой подземли. о ком мой стих, о ком мой злой? позли еще, позли! ведь злость как кофе в коньяке не даст мне опьянеть. и ложки кость в моей руке обглодана до «нет» – до «нет» обглодан ранний стих… я сплю почти опять, душа так-так, часы тик-тик: любовь, ноль семь-ноль пять. «Это такое глупое ноу-хау»

это такое глупое ноу-хау:

окна сдвигают брови, а я – застыла.

в мыслях моих копается доктор хаос,

ветром стальным рассверливая затылок.

в парк прилетит, заблокирует мой «аккаунт»

между двумя березами в мокрой гуще…

культи дубов лечит лето то мхом то градом.

зИмы во льду хоронят живых лягушек.

глупое ноу-хау: грущу, не каюсь,

звезды роняю в воду промерзшим уткам.

космос – моя больница. мой доктор – хаос.

ночь прислоняется к нам своим лунным ухом:

бьется ли птица в березовом подреберье?…

тьма-ингалятор – от проблесков задыхаюсь…

я обещаю поправиться и не бредить

верой в рассвет и в себя.

только в хаос…

Там высоко

так неужели расставшись, мы канем?…

дождь и в москве и в аду —

время стучит каблуками о камни,

напоминая: иду.

так неужели сей фатум лелеять? —

свет во дворе и в раю,

как в домино, наши лавочки склеил

там, высоко, на краю…

Улица Горя, Потери Аллея,

смерть на земле и под ней,

время за смертью бежит, что-то блея

про «не гоните коней».

так неужели еще надо четче

волку сказать «отступись»?

красные: шапка, кровь, небо и щечки…

рано тебе, отвернись…

так неужели опять когти в клавишах:

марш похоронный в раю —

осень, пустые и мокрые лавочки

там, высоко, на краю…

Инна Олейник. А пока

Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе

А пока

Утро с прищуром целует в веснушки. Лето.

Мама в косички вплетает тепло и ленты.

Завтрак – омлет, галеты. И сандалета

Где-то запряталась. Выбежишь босиком.

Лето не пахнет, лето благоухает

Спелой малиной, мамиными духами.

Мчишься по улице, лето в себя вдыхая.

Смотришь сквозь челку бесхитростно и легко.

Небо за крыши цепляется облаками.

Лето порывистым ветром тебя арканит.

Август кладет тебя в пасть свою пеликанью.

Скоро рябина доспеет до сочных бус.

Ну, а пока ты срываешь с соседской груши

Сладость свободы, испачкав лицо и рюши.

И, отдаваясь природе своей зверушьей,

Делаешь все по желанию – наобум.

Завтра ты станешь взрослой. За школьной партой

Тетя расскажет, что мир разделяет карта.

Что чудеса – это просто модель стандарта

Точных, доказанных опытами наук.

Ну, а пока небом дышится васильково.

Мир не разбросан, не сломлен, не забракован

Тетей с указкой и дядей в большом толковом.

Зелен, песочен, светел и большерук.

Ну, а пока ты уверена: люди – боги.

Ты еще знаешь счастливых, неодиноких.

Пыль, поднимаясь, целует босые ноги.

С каждым мгновением в жизнь открываешь дверь.

Скоро ты вырастешь, станешь чуть-чуть взрослее.

Мир тебе выставят лгущим и злым. Теплея,

Вечер весенний прошепчет, как здесь тебе я:

\'\'Только не верь им, пожалуйста! Им не верь!\'\'

Джеку-обожателю жизни

В полночь, Джек, небо синее, как наливной инжир,

И густое,

Густющее, словно вишневый джем.

Ночь, по полочкам звездочки разложив,

Наливается теплым джином в пустой фужер.

После двух, Джек, мне нравится слушать джаз,

Разбирать мир от башен до самых гнилых пружин.

Люди дремлют в объятиях старых цветных пижам.

Я шепчу: \'\'Расскажите, что снится вам, расскажи…\'\'

Сквозь оконную раму дым вьется седым ужом.

Раскрывая окно, разрушаю его ажур.

Воздух свеж, аж колюч, впрочем, даже почти ежов.

Звезды выглядят снизу, как сладкий в горсти кунжут.

Под окном у меня, Джек, щетинится старый Джим.

Он оранжевый весь. Он, как солнце. Еще рыжей.

Он сидит до рассвета и пристально сторожит

Наши вещие сны, наши выдохи. Он блажен.

Под прицелом луны мысли движутся, словно жук,

Совершая полет и такой баджи-джамп/прыжок,

Что я вряд ли когда-нибудь это изображу,