Великое посольство - [14]
По бескрайней долине, под чистым, без облака, бирюзовым небом, многоцветным, чересполосным ковром лежали пашни, то золотые, то пурпурные, то лазоревые, то бело-розовые; крохотные, светлые мазанки, что ульи, тонули в густых, темной зелени, фруктовых садах; по холмам, словно в дозоре, стояли одинокие деревья, величаво покачивая раскинутыми ветвями. Работа тут начиналась раным-рано: уже сейчас громыхали деревенские кузнецы, ладили свой гулкий труд котельщики, постукивали топорами плотники; ревела на разные голоса скотина, плакалась зурна, сплетаясь с чужой, диковатой песней.
— Ведь что за край… — тоскливо и тихо молвил Куземка, припомнив муромские сирые долы, холодное в эту пору солнце, темные, черные по осени пашни, серое небо, старую одинокую мать, склоненную над размытым дождями топким огородом.
— Знать, тут к господу богу ближе… — так же тихо, будто в храме, отозвался Ивашка. — Не иначе…
Неожиданно, перекрывая все шумы, донесся до посольских людей истошный человеческий вой.
Афанасий Свиридов, сердобольная душа, жалостливо сморщился и повернулся к михмандру.
— Должно быть, казнь вершат, — пояснил михмандр прислушиваясь. — Кожу сдирают…
— Это за что же?
— Может, за дерзкое слово против хана, а то, может, кто пятины в ханову казну не внес. Всякое бывает.
Кузьма, зло усмехнувшись, сильной рукой толкнул Ивашку.
— Пошли коней седлать!
Из гор выехали к полудню, крутым спуском. Кони ступали с опаской, приседая на задние ноги, из-под копыт сыпался камень.
У подножия горы перед посольскими людьми неожиданно возник глинобитный, желтый городок, весь перегороженный глухими пересохшими стенами. Лишь только первые стрелецкие кони ступили на окраину, как из-за угла навстречу им показался отряд всадников, а за всадниками толпа горожан, ожесточенно бивших в литавры и накары.
По знаку великого посла трубачи подняли трубы и ответили на привет. Приблизившись к посольскому поезду, всадники на ходу повернули коней, тотчас же повернулись и горожане и двинулись по улицам, продолжая бить в литавры и накары и оглашая воздух громкими несогласными криками. Взметнулась мягкая серая пыль, по щиколотку покрывавшая землю, и окутала посольский поезд душным, горячим облаком. Люди задохнулись, закашляли.
Когда посольские люди выехали на площадь, там уже было полно народу.
— Ей-ей, Ивашка, а наша-то землица… п-чхи!.. все поближе к господу будет!
— Верно, что так… — Ивашка с трудом разомкнул пересохшие губы и повел мохнатой от пыли бровью.
Когда выехали на площадь, там уже было полно народу, сбежавшегося со всего города на бой литавр.
Из-за стен, через калитки и бреши, высыпала полуголая чернокудрая детвора; появились на улицах молодые персиянки, древние старцы на ишаках сновали по площади, щуря на московских людей подслеповатые глаза.
— Семен, ай Семен, прикажи выбираться в поле, — шепнул толмач великому послу, — а то людям не под силу больше…
— Нельзя, в обиду станет.
Воевода в голове отряда молодых воинов подскакал к дьяку и выкрикнул короткий привет.
— Да хранит аллах твое здоровье! — перетолмачил Афанасий Свиридов, покачал головой и добавил с ласковой усмешкой: — Ишь ты, какой молодец, а ничего боле не придумал…
Дьяк открыл было рот для столь же короткого ответа, но тут михмандр, сжав коню бока, стремительно подался вперед и стал быстро и сердито что-то говорить воеводе на своем языке. Воевода слушал с почтением, но без страха; а затем вдруг рявкнул ему что-то в ответ, словно пальнул из ружья, вздыбил коня, резко повернул его на задних ногах, взмахнул рукой и поскакал прочь, увлекая за собой воинов.
Стоявшая сомкнутым кругом толпа испуганно шарахнулась в стороны.
Афанасий Свиридов разъяснил дьяку, в чем не поладили между собой воевода и михмандр:
— Корил его михмандр: позор, говорит, накликал ты на нашего господина, гилянского хана. Явится, мол, царский посланец к шахиншаху, нажалуется ему, надсмеется: вот, мол, какие дурни хану гилянскому служат, добрых обычаев не ведают, красных слов гостю сказать не могут…
— А тот?
— А тот, озлившись, крикнул: я, мол, с ханом вместе шахиншаху служу. А его Аббасову величеству потребны не одни только болтуны, вроде тебя, а и добрые воины против недругов турков…
— Славно! — заключил дьяк, повернулся к михмандру и ласковым голосом спросил: — Как имя этому доброму воину?
— Али Гуссейн, сын ослицы и мула!
— Запиши, Ондрей: Али Гуссейн, добрый воин, верный слуга шах-Аббасова величества. Как приедем в Казвин-город, напомни просить ему награду за приветную встречу. А ты, Афанасий, скажи приставу, чтобы не смел он чинить этому Али Гуссейну какого зла…
14
Выбравшись из городка, посольский поезд в скором времени подошел к чистой, быстроводной речке, сбегавшей с гор.
— Семен, ай Семен, — потянул великого посла за рукав подьячий Ондрей Дубровский. — Указал бы людям искупаться…
— Еще чего! И без того проволока немалая вышла.
— Притомились в этаком пекле, да и пылища непомерная.
— Не встревай, знай свой шесток. В Лангеруд придем, искупаются.
— Блюсти себя людям надобно, — нудил подьячий, — глаз-то чужой, к дурному приметливый. Каковы в Лангеруд-то город придут? Черта черней! Укажи, Семен…
