Великий страх - [37]

– Смерть Австриячке!

– Долой Мессалину!

– Вырвем у нее сердце!

Граф де Ферзен дал знак, и по его приказу пять или шесть гвардейцев сплотились вокруг королевы и ее детей. Дофин громко плакал от страха. Лескюр вырвался из моих рук, не дав мне довязать узел, и стал рядом с Ферзеном.

Раздались выстрелы, и пули застряли в баррикаде.

– Мы все погибнем! – вскричала королева. Обнимая своих детей, она стала громко молиться.

И тут раздался голос короля. Он звал королеву, как минуту назад она звала его. Я увидела Людовика XVI, выходящего из потайного коридора; глаза его были полны слез.

– Спасен! Спасен! – радостно воскликнула королева. – Но где же вы были, государь?

Он бросился Марии Антуанетте в объятия.

– Я пошел разыскивать вас, мадам, как только узнал, что на вас напали. Мы, вероятно, с вами разминулись.

Убийцы били топорами по двери. Мужество снова покинуло меня. Упав на колени, я тоже стала молиться, горько сожалея о том, что давно уже этого не делала и что у Бога, вероятно, мало желания меня спасать. Мы все ждали только смерти.

От двери так и летели щепки. В проломах показывались окровавленные штыки и пики. Штурм был такой яростный, что обрушилась банкетка, взгроможденная на шкаф. В открывавшейся бреши появлялись кровавые руки, увеличивающие проломы. Гвардейцы расстреливали последние патроны, сквозь бреши было видно, что пол за дверью усеян трупами. Король на миг удалился в кабинет, чтобы сжечь кое-какие документы.

– Государыня, – сказал Ферзен, – затворитесь вместе с королем в самой дальней комнате, заприте за собой все двери. У каждой из них будет стоять один из нас. Нам нужно укрепляться то за одной стеной, то за другой. Возможно, господин де Лафайет и его солдаты к тому времени проснутся.

Ни слова не возразив, королева поднялась с колен и, взяв детей за руки, готова была удалиться в дальний кабинет.

Но в эту минуту за дверью воцарилась тишина, и все услышали шаги марширующих солдат.

– Лафайет! – в неописуемой радости вскричала я.

– Национальная гвардия!

Ферзен не спешил открывать дверь, подозревая возможный подвох. Сквозь брешь я видела силуэт Лафайета, солдаты которого силой удерживали беснующуюся толпу убийц. Эти гнусные преступники, казалось, соглашались не причинять вреда королевскому семейству, но громко требовали выдать им на расправу лейб-гвардейцев – тех семерых-восьмерых храбрецов, которые так мужественно нас защищали. Лафайет умолял чернь отказаться от этого намерения.

– Господа! – воскликнул король. – Я взываю к вашему милосердию: пощадите моих лейб-гвардейцев!

Как я ненавидела в эту минуту весь этот сброд! Его низость, подлость, жадность, его отвратительную жестокость. Сама не понимая, что делаю, я вскочила на ноги и, сжимая кулаки, яростным хриплым голосом прокричала:

– Разве вы французы?! Вы дикие звери, каннибалы, чудовища! Вам нет места на земле, и вам, и вашим желаниям! Бог на небе все видит, и земля от вас содрогнется, и молнии испепелят вас!

От ненависти я дрожала всем телом. Мария Антуанетта, уже обретя свое обычное мужество, порывисто подбежала ко мне, прижала мою голову к груди:

– Успокойтесь, Сюзанна! Все уже позади. Если бы вы знали, как я вам благодарна! Как я благодарна вам!..

Ее тоже душили слезы. Мы обе разрыдались, совсем забыв о том, что одна из нас – королева Франции, а другая – всего лишь ее фрейлина.

Дверь, наконец, была распахнута, и Лафайет вошел.

– Вот видите, государь, – удрученно произнес он, – было бы лучше, если бы вы вчера вечером отправились в Париж.

– Да! – воскликнула я яростно и язвительно. – Тем более что парижане так дружелюбны! Ваш совет прекрасен, впрочем, как и ваши действия, уважаемый генерал Морфей![10]

Лафайет ничего не ответил.

Спокойствие длилось недолго. Мольбами и уговорами Лафайету удалось уговорить многотысячную толпу покинуть дворец, но она в ту же минуту столпилась вокруг дворца и продолжала держать его в своем окровавленном кулаке. Королю даже не дали начать Государственный совет.

– Короля – в Париж! Короля – в Париж! – орали эти мерзкие убийцы клич, внушенный им агентами клубов.

От безумного рева дрожали стекла в окнах, а на стенах королевского дворца содрогались от ужаса портреты предков.

7

Все вопросительно смотрели на Лафайета. Он опустил глаза. Всем уже становилось ясно, что его популярность проходит, что его уже не слушают парижане так, как раньше, что не он является вождем толпы, а совсем даже наоборот.

– Надо успокоить народ, – пробормотал генерал. – Сир, следует выйти на балкон. И следует отправиться в Париж.

– Стало быть, подчиниться? – в гневе воскликнул граф де Ферзен. – Вы не в себе, генерал! Вы…

– Спокойно, господа! – громко и внятно произнес король. – Я сделаю то, чего от меня хотят.

Не слушая ничьих возражений, он вышел на балкон и показался собравшейся вокруг дворца толпе.

Неистовый победный клич, клич радости и восторга вырвался из самой груди мятежников, отчаянно задребезжали стекла в окнах:

– Да здравствует король!

Еще бы, король подчинился, король едет в Париж, король больше не сопротивляется, и задача выполнена – отчего бы не порадоваться и не пожелать ему здоровья!