Великий понедельник - [5]

– И лицо Марии Клеоповой так же светилось? – вдруг перебил его Иуда. Он отвернулся от заката и теперь в упор и тяжело смотрел на Филиппа.

– Почти так же. И в ее глазах были в этот момент и свет, и красота, и удивительная нежность, и… почему-то страдание, как мне показалось. – Филипп исподлобья глянул на Иуду и вдруг улыбнулся широкой уродливой улыбкой лягушки: – Вот ты на меня сейчас смотришь. И свет у тебя есть в глазах, и красота конечно же. Но нежности я не чувствую.

Едва он это сказал, снизу донесся неприятный, шершавый звук как раз с того места, где осел в саду вращал каменный жернов. Иуда досадливо поморщился. Но его собеседник звука не заметил и продолжал:

– Итак, красота освещает, а свет приносит то, что Платон называл благом. Потому что именно он, Учитель Иисус, заключил и объединил в себе и Красоту, и Свет, и Благо. В одном теле, в одной душе и в одном духе… Неясно? Изволь, приведу пример. Возьмем того же Вартимея, которого Он исцелил в Иерихоне. Обычно во время исцелений я смотрел на людей, которых Он исцелял, чтобы видеть их радость, их преображение… Но тут я специально смотрел на Учителя, и только на Него. Вартимей уже долго кричал: «Помилуй нас, сын Давидов!» Люди пытались заставить его замолчать. А я ни на кого не обращал внимания, только на Иисуса смотрел, потому что знал, что скоро Он прервет свою беседу с теми, кто шел рядом с Ним, остановится – и произойдет чудо. Поэтому я ничего не пропустил и всё видел с самого начала и в точной последовательности. Он действительно вдруг остановился, и Его лицо чудесным образом изменилось. Что в нем произошло, я затрудняюсь описать, но, одним словом, передо мной стоял человек, красивее которого нет и никогда не было. Потом Он попросил, чтобы к Нему подвели слепцов. И пока они сбивчиво объясняли Ему, что они от Него хотят, я видел, как в Его глазах появился и нарастал этот удивительный свет, которым, как рассказывают, светились глаза великих пророков Моисея, Илии, Елисея и от которого всё освещается вокруг… А потом Он поднял руки и прикоснулся ими сперва к глазам Вартимея, а потом к глазам его несчастного товарища, который, словно немой, стоял рядом, ничего не говоря и ни о чем не прося. И в этих руках, дорогой мой Иуда, в них всё тогда заключилось: нежность матери, ласкающей своего ребенка, какая-то первозданная красота, из которой родился наш мир. Они светились, Его руки! И чудо произошло уже тогда, когда Он их поднял. Потому что от прикосновения таких рук любые, самые слепые глаза должны открыться и прозреть. И чудом бы было, если бы не прозрели!.. Тут именно соединились и Красота, и Свет, который Он подарил Вартимею, и Любовь, которую Он к нему испытывал… Не только я – Иаков также обратил внимание на Его чудесные руки. А Петр и Андрей потом утверждали, что Учитель вовсе не прикасался к глазам слепцов, а исцелил их одним лишь словом… Странно, они как будто не видели ни рук, ни глаз, ни лица Его…

Филипп обратился к Иуде и увидел, что во всем теле его собеседника появилось настороженное напряжение. От заката Иуда отвернулся и теперь всматривался в синие тени, лежавшие позади старой маслины. Из этих теней выступила светлая фигура, которая медленно приближалась к сидевшим. И когда она, представ перед закатом, вполне осветилась, стало видно, что пришел юноша, почти мальчик, и мальчик этот красив, но красота его уступает красоте Иуды: черты лица какие-то мелкие, рот меньше, чем нужно, а губы по-женски припухлые.

– Я не помешал вам? – тихо и осторожно спросил пришедший.

– Как ты можешь помешать?! – воскликнул Иуда, но слишком поспешно и чересчур громко. И еще неестественнее прибавил: – Мы тут беседуем с Филиппом. Обсуждаем события прошедшего дня. Садись между нами. Только хорошенько подоткни под себя плащ, потому что земля постепенно холодеет.

Иуда быстро отодвинулся в сторону, освобождая место между собой и Филиппом. Но пришедший, поблагодарив, скромно сел с краю, слева от Филиппа и дальше других от маслины.

Лицо его еще лучше осветилось, и теперь стало заметно, что он давно уже не мальчик, а молодят его глаза – ясные, нежные, такие чистые, какие бывают только у маленьких детей. Глаза эти настолько выделялись на его лице, что все остальные черты как бы отступали в тень, мельчали перед ними и тушевались. Глаза так светились, что трудно было определить их цвет: серые? зеленые? голубые? Они были доверчиво открыты и радостно распахнуты перед людьми; и шторок на них нет, как в умных глазах Иуды, – смотри в них, сколько захочешь, и грейся в лучах их, если удастся заглянуть и пробиться сквозь ласковый свет.

Филипп повернулся к юноше и посмотрел на него с восторженным умилением.

Иуда задумчиво погладил левой рукой то место, на которое не сел юноша. При этом тело Иуды еще больше напряглось, а лежавшая на колене правая рука слегка дрогнула.

– Нет, вижу, что помешал вам, – после некоторого молчания произнес юноша, однако не виновато, а как бы удивленно и даже укоризненно.

– Да бог с тобой, Иоанн! – воскликнул Филипп. Глаза его снова стали кататься из стороны в сторону, как будто он взглядом пытался поймать потерянную мысль или фразу, на которой остановился. – Я тут пытался кое-что разъяснить Иуде. Я пытался обосновать, что красота только тогда станет Истинной Красотой, когда объединится со Светом и исполнится Благом… то есть Любовью… Я понял, что Царство, о котором все говорят и которого ожидают, это Царство Света, и Света прежде всего… Я в этом окончательно убедился, когда Он, Учитель и Христос, говорил в Храме с пришедшими к Нему греками. Помнишь, когда Он поднял голову к небу и просил у Бога прославить Его имя? Я собственными глазами видел, как в вышине – не на западе, не за Верхним городом, где в тот момент было солнце, – а прямо над Его головой вспыхнул свет, который тут же пролился на нас и осветил…