Великий день инков - [6]

— Картина горя и нищеты, — мрачно констатировал Самсонов, подходя к Олесе. Географа глубоко поразила величественная, гордая красота корабля, который так внезапно появился посреди реки, и вся нищета этого шумного человеческого муравейника на палубе.

Пабло что-то кричал капитану, высунувшись из маленького окошка. Капитан встречного корабля, оживленно жестикулируя, отвечал ему. Показывал рукой на корму и повторял странное короткое слово:

— Апиака! Апиака!

— О чем они там переговариваются? — насторожился Самсонов.

Олесь потянул его за рукав к капитанскому мостику.

— Пойдем ближе, — сказал озабоченно. — Пойдем, они говорят о чем-то неладном.

Остановившись у мостика, Олесь, наконец, уловил несколько слов из того, что выкрикивал незнакомый капитан, и быстро начал передавать их содержание Самсонову:

— Он говорит, что выше по реке появились люди апиака. Это, наверное, дикарское племя. Много полиции и солдат. Обыскивали корабль. Забрали двух пассажиров...

Самсонов открыл рот, хотел о чем-то спросить парня, но тот нетерпеливо махнул рукой.

— Тс-с! Вот он говорит снова. Так, так... Появились отряды доктора... Понимаете, появились какие-то отряды. Полиция кого внимательно ищет.

Над пароходом поднялась белая тучка, громкий визгливый звук резанул предвечернюю тишину. Ожили лопасти. Заиграли пенистые буруны. Белое громадье проплыло перед глазами Олеся.

— А чтоб ему! — оживился вдруг Самсонов. — Что мы с тобой, парень, повесили носы? У капитанов свои заботы, у нас свои.

Он жестом натренированного спортсмена раскинул широко руки, потом поднял их вверх и на мгновение засмотрелся на небо.

— Эх, чужое небо, Олесик-Телесик, чужая земля!

— Материальный мир везде одинаков, — ответил тоном взрослого человека Олесь и этим неожиданным выводом так рассмешил Самсонова, что тот за бока взялся.

— Слушай, ученый муж, — схватил он парня за плечи. — Раскрой мне тайну: где ты набрался такой мудрости? Может, учился у древнего Авиценны? Или твоим учителем был наш знаменитый Михаил Ломоносов? Нет, нет, ты не таись. "Материальный мир везде одинаков", — с преувеличенной торжественностью повторил он фразу Олеся и снова громко рассмеялся.

— Где я учился, Илья Григорьевич, не имеет значения. Зато я не такой хвастун, как вы. И не такой трус. Да, да, трус. Вы только умеете смеяться надо мной.

Самсонов схватил его за плечи и резко обернул вокруг себя.

— Большой и мудрый Аристотель, не злись на своего верного раба, — захохотал он. — Смотри, провидец, смотри лучше. Ты уже перестал быть человеком. Ты стал солнцем мудрости, вокруг которого вращается ничтожная планета темноты и суеверий. Не отталкивай ее от себя, о премудрый Архимед! Не лишай его своего животворного света! Будь щедрым и великодушным.

Хитровато-скорбное лицо Самсонова, быстрое бормотание, ритуальные жесты так рассмешили Олеся, что он не удержался и громко захохотал.

— Вот и все, солнце моей жизни, Олесик-Телесик, — заговорил спокойнее, но все еще с нотками скрытого юмора Самсонов. — Я сообщу профессору, что научно-интеллектуальный потенциал экспедиции увеличился на одну умную голову. Согласен?

— Хорошо, Илья Григорьевич! — примирительно сказал Олесь.

В этот момент капитан Пабло, высунувшись из своей рубки, крикнул Самсонову и Олесе:

— Сеньоры! Идите сюда!

Они поднялись по крутому трапу, и капитан, не снимая руки с руля, сказал тихим таинственным голосом:

— Извините, сеньоры, но я бы не советовал вам поднимать шум перед заходом солнца. Не думайте, что старый Пабло суеверный дурак. Но лучше быть осторожным...

— Мы можем навредить кому-то своим смехом? — удивился Олесь.

— Не надо искушать судьбу, сеньоры, — сказал Пабло, будто бы стесняясь своего предостережения. — В сельве не принято смеяться перед сумерками. Индейцы говорят, что смех раздражает злого духа Курукиру. Чего только не бывает в сельве! Лучше плыть тихо, без шума, сеньоры!

Он озабоченно уставился в даль реки.

Самсонов положил Олесю на плечо руку и задумчиво сказал:

— Пойдем, Телесик! Сеньор Пабло прав. Не будем искушать судьбу. — И когда они спустились на палубу, добавил тихо: — И не будем раздражать капкана. В конце концов, он неплохой мужик.

“К СЕНЬОРУ ПРЕЗИДЕНТУ РЕСПУБЛИКИ…”

С самого утра на корабле царит тишина и тревога. Слышно только, как глухо воркует в трюме мотор и время от времени с капитанской рубки доносится покашливание капитана Пабло. Старик непрерывно курит трубку и усталым, равнодушным взглядом тянется в даль. Кто бы мог подумать, что в этом засушенном, выдубленном на солнце теле столько решимости и упорства!

О, утром он показал себя! Утром "Голиаф" пришвартовался к маленькому причалу, и началась загрузка его трюмов горючим и провизией. Появились два полицейских из города, светящегося сонными домиками между кустами агавы. Позже пришел высокий, сутулый, с непокрытой головой падре в черной сутане. Толстый, с опухшими от сна глазами полицейский сказал, что он комиссар поселка и просит показать ему "седулы". Какую "седулу"? Разве сеньоры не знают законов республики? Он вынужден задержать их и под конвоем отправить в столицу. При этих словах толстяк победно взглянул на падре и для солидности засунул свои руки под туго затянутый на брюхе пояс. "Седулы" — это личное удостоверение для каждого, кто находится на территории республики, это — закон жизни и порядка. Без "седулы" человек не может жить, как без воздуха. Полицейский широко расправил плечи и громко втянул в легкие прохладный, приятный воздух, как бы желая показать, как хорошо, когда человек может дышать, и как обидно бывает, когда ему не дают на то права.