Великий день инков - [45]

— Это хорошие люди, Мерфи. Пусть они зайдут в дом.

Мулатка гордо поднимается по ступеням, демонстративно вытирает о подол пестрой юбки толстые натруженные руки и по очереди здоровается с гостями.

— Среди вас нет священника? — она пробегает взглядом по лицам путешественников и тихо добавляет: — Наш патер сошел с ума, и мы больше не беспокоим его.

Узнав, что среди гостей нет священнослужителя, Мерфи вздыхает. А может, есть врач? Она хорошо заплатит.

Бунч склоняет голову. Он готов помочь синьоре.

Женщина неловко пожимает плечами. Ей странно. Никогда еще она такого не слышала, чтобы ее называли сеньорой. Ее, мулатку! Даже добросердечный доктор Коэльо звал ее просто Мерфи.

Бунч заходит в хижину первым. За ним Крутояр. Олесь жмется за отцом и Самсоновым.

Мерфи проводит гостей через узкую прихожую, отодвигает завесу, и гости входят в небольшую комнату. Тесно, полумрак. Ноги скользят по гладким бамбуковым шестам, которыми выложен пол. На двух крюках висит гамак. В гамаке распластанное неподвижное тело.

Бунч первый подбежал к раненой.

— Кажется, все!.. — он схватил руку сеньоры и сразу же, даже не нащупав пульс, опустил ее. — Мы ничем не сможем помочь. Экзитус!

Его смущение подсказало Мерфи, что случилось непоправимое несчастье. Мулатка, как подрезанная, упала на бамбуковый пол и зарыдала. Крутояр хотел поднять ее, но Бунч махнул рукой:

— Мы здесь ничем не поможем. — И, сказав это, первый снял с головы шляпу.

Тумаяуа тупо смотрел на гамак. Помертвелыми губами повторял непонятное страшное чужое слово "экзитус". К нему подошел профессор и тихо, как бы извиняясь, сказал:

— Мой дорогой друг Тумаяуа... экзитус — это конец, смерть, и мы здесь бессильны. — Он обернулся к своим товарищам: — Пойдемте отсюда. Мертвые не нуждаются в помощи.

Самсонов положил руку Олесю на плечо и повел его к задернутому одеялом проему. За ним двинулся Бунч. И только Тумаяуа, будто не веря в то, что произошло, стоял окаменевший и, казалось, к чему-то прислушивался.

— Тумаяуа, — обратился Крутояр к юноше, — не отчаивайся. Будь мужественным воином.

Индеец еще ниже опустил голову. Ровные черные волосы, длинные, как у женщины, рассыпалось по его груди.

— Скажи, Тумаяуа, что говорила тебе сеньора Эрнестина?

Парень страдальчески посмотрел на профессора.

— Ах, сеньор, она не могла сказать ни слова после того, как мы привезли ее с "Голиафа". Только бредила. Вспоминала отца. Ее отец — доктор Коэльо.

— Мы слышали о докторе Коэльо, Тумаяуа.

Сбоку подошла Мерфи.

— Ее отец — добрый человек, — всхлипывая, сказала она. — Все несчастные каучеро по Верхнему Ориноко уважают его.

— Где он сейчас?

— Святая мадонна знает, где он.

— Нельзя сообщить ему, что сеньора умерла?

Мулатка отрицательно покачала головой. Она не хотела говорить иноземцам, что доктор Коэльо живет в лесу и Черный Себастьян давно угрожает снести ему голову.

— Тумаяуа, ты не знаешь дороги к горе Комо? — Спросил Крутояр у индейца и, не дождавшись его ответа, тихо добавил: — Мы верим тебе, Тумаяуа, и просим быть нашим проводником.

Индеец в знак согласия кивнул головой.

— Где тебя искать, Тумаяуа?

— Я приду к вам завтра на рассвете, — бросил он коротко и выбежал из хижины.

Профессор догнал своих товарищей во дворе. Те шли молча, опустив головы.

Сзади плелся Олесь. Вдруг он остановился. Тоска по умершей, жалость к Мерфи наполнили его сердце болью.

Он посмотрел на старую женщину, обнял глазами ее скомканный фигура. Затем вынул из кармана индейский амулет и подбежал к крыльцу.

— Возьмите, сеньора! — В голосе юноши слышалось искреннее сочувствие. — Возьмите... От нас на память...

Амулет играл на солнце, словно был украшен самоцветами. Прижав подарок к груди, Мерфи низко поклонилась парню и исчезла в лачуге.

 

Поселок каучеро спал беспокойным сном. Люди уже знали о бое, который состоялся вчера ночью на ранчо Гуаянито, о победе карательного отряда из столицы, о том, что парашютисты поклялись переловить всех партизан доктора Коэльо и утопить их в Ориноко.

В притихших домах дремал страх.

Неполный месяц плавал над лесом. В заиленном озерце грустно квакали лягушки. С берегов реки доносилось натужно сопение, как будто там задыхалось какое-то огромное чудовище. Это возились в грязи сонные аллигаторы.

Путешественники остановились в убогой хижине старого каучеро. Тумаяуа здесь их легко найдет.

Лежа в гамаках, каждый думал о своем. До сих пор не пришел Тумаяуа. Завтрашний день не обещал ничего хорошего.

Олесь пытался заснуть. Однако сон бежал от него. Парень ежеминутно переворачивался с боку на бок. Все, что он увидел днем, теперь проносился перед его глазами. Впервые он так близко познакомился с жизнью обездоленного народа. Люди здесь были мрачные, вечно настороженные. Отец говорил Олесю, что такими их сделала сельва. Они забыли о чистом небе и ярком солнце, отдыхе и смехе. Скромным и добросердечным труженикам утешением была только песня, в которой они выливали и свою радость и скорбь. С песней женщины стирали на берегу белье, убаюкивали малышей, готовили пищу, работали на плантациях. Песня была для них заклинанием и молитвой, выявлением гнева и борьбы...

Тоскливые мелодии, падающие в Олесеву памяти, сливались с таинственными шорохами ночи за стеной. Все, что парень услышал и увидел в последние дни, казалось теперь вдвое более зловещим. Где они остановились? Суждено ли им вырваться отсюда?