Великие женщины великих мужчин - [74]

Очень важный, если не ключевой момент в совместной жизни Бориса Пастернака и Евгении Лурье — отсутствие понимания женщиной мотивации и вообще стремлений мужчины. Любой мужчина потенциально настроен на миссию, большую или малую, зависящую от условий его воспитания и становления как личности. Раскрыть и поддержать эту миссию — едва ли не главное предназначение женщины и залог успешности ее же личной жизни. Борис Пастернак происходил из семьи с деятельным мужским началом (Леонид Пастернак мог бы служить великолепным примером для подражания), но в нем верх одержали качества скорее женские — тоскливая чувственность и несколько плаксивая мягкость, что, впрочем, для поэзии стало отменным подспорьем. Однако нас больше интересует образ Евгении.

Итак, девушке подарили оранжерейного принца, завернутого в искристую, конфетно шуршащую обертку. И что же? Она вынудила Пастернака с самого начала обслуживать ее, присматривать за ней, наконец, способствовать ее восхождению на творческий Олимп. Да и обеспечивать если не роскошный, то вполне безбедный быт, в условиях которого можно порхать бабочкой-принцес-сой, королевой мотыльков. Как заметил друг Пастернака писатель Борис Пильняк, «Боря у нее был на посылках».

Но дело вовсе не в том, что Евгения намеревалась затмить мужа собою. А в том, что она вообще всерьез не воспринимала его мужское дело. Принимала его как нечто обязанное ее жизнь всесторонне обустроить — от прислуги и няни до капризов с напыщенными претензиями на творческие порывы. Более того, воображая себя значительной художницей, она сама являлась преградой для деятельности своего мужчины. Наиболее интересным в этом плане может оказаться откровение их сына: «Он [Пастернак] был очень сконцентрирован. Вероятно, гениальность Пастернака и выражалась в том, что если ему не давали работать, то он заболевал. Это было причиной, почему они расстались с мамой. <…> Они расстались, потому что два художника не могли ужиться в таких условиях. Мама думала, что он поступится своей работой, но для отца это было бы трагедией». Этих слов уже предостаточно для понимания того, что их семейная жизнь просто не могла сложиться, они были из разных миров, оба и виноваты и невиновны…

Евгения умудрялась демонстрировать вопиющую дисфункцию жены и матери: она не умела быть практичной и не училась этому, не умела воспитывать, взращивать сына и не пыталась освоить это искусство, наконец, она не умела быть женой, которая создает мужчину. В результате потенциал взаимного уважения и желания общаться эта пара быстро растеряла, а угасшая страсть и отсутствие общих интересов сделали дальнейшее пребывание вместе невозможным.

Евгения умудрялась демонстрировать вопиющую дисфункцию жены и матери: она не умела быть практичной и не училась этому, не умела воспитывать, взращивать сына и не пыталась освоить это искусство, наконец, она не умела быть женой, которая создает мужчину. В результате потенциал взаимного уважения и желания общаться эта пара быстро растеряла, а угасшая страсть и отсутствие общих интересов сделали дальнейшее пребывание вместе невозможным.

В своем исследовании перипетий семейной жизни Пастернака Тамара Катаева приводит замечательное свидетельство. Адресованное матери фактически в момент распада семьи (март 1930 года) письмо указывает на творческий кризис, который случился с поэтом на фоне кризиса житейского, бытового. Для человека, живущего литературой и искусством, пробивающего себе путь на этом поприще и при этом мягкотелого, остро переживающего малейшие нестыковки в мирской жизни, это недопустимо. Пастернак начал понемногу терять себя, свое творческое лицо. Но дело и в том, что жена абсолютно не интересовалась главным жизненным вопросом мужа. Грубейшая ошибка женщины была на духовно-душевном уровне, где она не оказывала поддержки, не излучала веры, не выказывала искреннего интереса. Следствие этой ошибки — разобщенность и несовместимость. Истоки этой эмоциональной пустыни — в зацикленности Евгении исключительно на себе. Не умеющий дарить высокое чувство редко может рассчитывать на любовь. В данном случае оба — и муж и жена — не пробовали трудиться по-настоящему на общем семейном поле, оба были аморфными и самовлюбленными, потому их спорадически возникшая связь была обречена.

«Женя — как птичка из сложенного листа бумаги, искусственная, неживая, симметричная жизнь»… «Женя была холодна, требовательна, ленива, она хотела стать художницей, Пастернаку негде было это купить», — это великолепная аранжировка ее образа от Тамары Катаевой.

Евгения Лурье не желала (да и не пыталась) понять мужа, она и не намеревалась создавать пару. От брака ожидала исключительно решения собственных проблем, порожденных эгоцентризмом и камуфлированных под жажду творчества. Собой она не просто заслоняла мужа, но оттесняла его от созидательного творчества. Вместо формирования миссии мужа она старательно убивала в нем желание эту миссию исполнять. Витая в облаках собственных иллюзий, но так и не сумев дотянуться до духовного развития, она разрушала все вокруг своей кощунственной непрактичностью.