Великие шпионы - [66]

Поскольку имелась возможность, Азеф справлялся своими собственными силами, идя по пути внутреннего саботажа работы боевиков-наблюдателей. Но для такого саботажа существовали известные границы: нужно было не дать возможности заметить его существование, нужно было все время поддерживать в боевиках уверенность, что организация делает все, что в ее силах, для достижения положительных результатов. А боевики, видя неудачу их работы, начинали проявлять инициативу, делали попытки вырваться из этого заколдованного круга, который их окружал, предлагали свои планы. Когда такие самостоятельные поиски боевиков становились особенно настойчивыми, Герасимов, по соглашению с Азефом, прибегал к приему «спугивания».

Для этого давали возможность пойти по какому-нибудь найденному самими боевиками новому пути. Азеф высказывал свои сомнения, но давал согласие на то, чтобы была сделана попытка. Первые шаги обнадеживали. Настроение приподнималось. И без того все время напряженные нервы у всех участников работы натягивались, как струны. И вот, когда напряжение доходило до высшей точки, Герасимов «пускал брандера»: на арго Охранного отделения «брандерами» называли особо неумелых филеров, специальной задачей которых было так вести наблюдение, чтобы их не мог не заметить наблюдаемый. «Для этой цели, — рассказывает Герасимов, — у нас имелись особые специалисты, настоящие михрютки: ходит за кем-нибудь, прямо, можно сказать, носом в зад ему упирается. Разве только совсем слепой не заметит. Уважающий себя филер на такую работу никогда не пойдет, да и нельзя его посылать: и испортится, и себя кому не надо покажет».

Конечно, появление «брандера» боевики замечали. Тотчас же об этом событии сообщали Азефу. Последний порой вначале относился к информации даже несколько недоверчиво: нет ли ошибки? не начали ли люди нервничать? Начиналась проверка сообщения, которая показывала, что ошибки нет, полицейская слежка действительно ведется, и притом в самой откровенной форме. Тогда Азеф принимал решение: ничего не поделаешь, если полиция напала на след, то надо все бросать и думать только о спасении людей. И он давал подробные инструкции относительно того, в каком порядке должны спасаться попавшие под наблюдение полиции боевики. Лошадей, экипажи, квартиры и т. п. — все это, конечно, бросали на произвол судьбы. Но боевики, следовавшие указаниям Азефа, благополучно скрывались от преследовавших их шпионов.

Такие вспугивания» практиковались относительно редко. При этом, конечно, каждый раз вносились некоторые варианты в детали. Но все било в одну точку: на каждом шагу боевики убеждались, что полиция так хорошо изучила все приемы Боевой организации, что не было никакой возможности подойти близко к Столыпину. И каждый раз, когда благополучно скрывавшиеся боевики собирались где-нибудь в Финляндии и начинали подводить итоги, они все приходили к выводу, что полиция напала на их след совершенно случайно и даже еще не успела разобрать, с кем именно она имеет дело (этим объясняли сравнительную легкость побега от филеров). Но из того, что такие случайности происходили каждый раз, как только боевики-наблюдатели подходили сравнительно близко к министру, казалось, с несомненностью следовал вывод о непроницаемости для боевиков стены полицейской охраны, которая окружала министра. А так как Азеф заранее предвидел слабые места всех задуманных предприятий и он же разрабатывал планы побегов из-под наблюдения филеров, то его авторитет еще больше возрастал, легенда о его «хладнокровии» и «предусмотрительности» получала, казалось, новое убедительное подтверждение.

И после каждой такой неудачной попытки Азеф все настойчивее внушал мысль о том, что «старыми методами» вести дальше центральный террор невозможно. «Полиция, — говорил он, — слишком хорошо изучила все наши старые приемы. И в этом нет ничего удивительного: ведь у нас все те же извозчики, торговцы и пр., которые фигурировали еще в деле Плеве. Нового ничего у нас нет — и при старой технике ничего и не придумаешь нового. Тяжело это, но надо признать…»

Так проходили недели, месяцы… Государственная дума уже давно была распущена. Вспыхнули и были подавлены восстания в Кронштадте, Свеаборге, Ревеле. По стране прокатилась волна террора и разрозненных партизанских выступлений: покушений на губернаторов, жандармов, полицейских, нападений на казенные учреждения и пр. Но настоящего массового взрыва, подобного тому, который потряс страну в 1905 году, не произошло: рабочие, движение которых было становым хребтом общей борьбы, теперь молчали, уставшие от поражений прошлых лет, истощенные безработицей и промышленным кризисом. В этих условиях правительство быстро оправилось от временных колебаний. Были введены военно-полевые суды для «скорострельных» расправ со всеми, кто причастен к различного рода вооруженным выступлениям революционеров. С каждым днем усиливалась реакция, и Столыпин, ее главный вдохновитель, уже успел стать наиболее ненавистным для страны представителем власти.

В работу Боевой организации чужеродным телом вклинилось покушение на Столыпина, организованное «максималистами». Отделившись от партии социалистов-революционеров и создав свою собственную организацию, они решили самостоятельно вести и террористическую борьбу. Ставили они ее совсем иначе, не так, как Боевая организация: они не признавали длительного наблюдения, которое лежало в основе всей работы Боевой организации, а действовали, как партизаны, короткими ударами, внезапными набегами. Именно так они организовали покушение на Столыпина: три члена их организации, вооруженные бомбами, явились в официальные часы приема на дачу Столыпина. Охрана заподозрила неладное и отказалась впустить их внутрь здания. Тогда они бросили свои бомбы в передней. Взрыв разрушил большую часть министерской дачи. Погибло несколько десятков человек: члены охраны, много посетителей, явившихся на прием к министру; в числе погибших были, конечно, и сами террористы. Тяжелые ранения получили малолетние дети министра, но сам министр почти не пострадал: разойдясь воронкой, волны взрыва только слегка затронули его кабинет.