Великие перемены - [52]

Здесь висели три его картины: две изображали серьезного лысого человека, как гора поднимающегося из пышного леса — один раз при хорошей погоде, другой раз — во время грозы.

Третья картина: дворцовая башня в форме белой руки, перед ней улитка с человеческим лицом, вдали свернувшийся в клубок потерпевший крушение передвижной железный рукав.

Я долго стоял перед картинами, намереваясь рассмотреть их еще раз завтра при дневном свете. Конечно, следует отметить — гроза на одной картине, крушение передвижного железного рукава на другой — что и мастер Фо Гун-ге тоже имеет распространенную среди большеносых художников склонность к изображению плохой погоды и катастроф.

Но я попытаюсь, учитывая то благоприятное впечатление, которое на меня произвели эти картины, быть справедливым по отношению к этому феномену. Мне представляется (после долгих размышлений), что художники большеносых выбирают эти имеющие глубокий потаенный смысл предметы, потому что они своим искусством нацелены не столько на утешение и увеселение, а скорее на пробуждение в зрителе острых душевных движений.

Почему это так, обосновать я не могу. Не в том ли дело, что художник, изображая непогоду, хочет внушить находящемуся, естественно, в закрытом и совершенно сухом помещении созерцателю чувство удовлетворения, что он, созерцатель, хотя и испытывает острое душевное движение, но находится не под дождем? Или пробудить сострадание к тем, на кого обрушивается непогода или катастрофа? Хочет ли он, чтобы душа созерцателя взбудоражилась, чтобы он ушел отсюда взволнованный, чтобы его взбудораженная душа не сразу успокоилась и из нее вышел нездоровый отвар? Возможно, с этим связана и необъяснимая страсть большеносых художников к изображению человека в обнаженном виде. Это тоже весьма примечательно. Преследует ли художник при этом ту цель, чтобы созерцающий полностью осознавал, что сам-то он одет?

Да, все это темно и непонятно, однако картины мастера Фо Гун-ге для меня тот приз, который я заберу с собой из Бо-цзена.

Ло-лан храпит. Он улегся на большое мягкое произведение искусства и прикрылся среди прочего и моим пальто. Пусть отдыхает! Здесь совсем не холодно. Я примощусь где-нибудь в уголке, к чему я за это время, к сожалению, привык. К тому же стало слишком темно, чтобы писать дальше. Когда-нибудь ты прочитаешь эти строки. (Но прежде всего я надеюсь, что мне предоставится возможность передать тебе эти листки из рук в руки.)

Доброй ночи. Я думаю о тебе, мой друг, о моей нежной Сяо-сяо (где-то она теперь!) и моем любимом родном времени. Чего лишишься, то ценишь вдвойне.

XII

Я и раньше много раз размышлял над тем, кто же в действительности управляет миром большеносых. Явно не канцлер и не мандарины.

Но кто же тогда? Народ, как это красиво звучит в душераздирающих речах, которые произносят по Ящику Дальнего Видения канцлер, мандарины и министры, когда опять то или иное приходит в беспорядок — большей частью из-за коррупции? Вздор: как может весь народ целиком управлять государством, если даже два человека редко придерживаются одного и того же мнения.

Но кто же тогда? Начальники Больших Кузниц? Самопровозглашенные благодетели рабочего слоя? Генералы? Торговцы, которые здесь у большеносых пользуются незаслуженным уважением? Бонзы Больших Хранилищ Денег? Да, казалось бы они. Однако, это не они.

А правит миром большеносых — как тебе это объяснить, если я и сам толком это не понимаю… Да, собственно, и добрая половина большеносых это тоже не понимает. Буквально так: большеносый мир можно разделить на две части: на ту, которая понимает ЭТО (в основном, молодые люди) и ту, которая ЭТО не понимает и уже никогда не поймет. «Уже никогда не поймет»: потому что ЭТО находится в такой фазе стремительного наступления, что не только старые, но и все возрастающее число полу-старых большеносых вынуждены сложить оружие. Если бы любого большеносого, жившего здесь лет пятнадцать назад, с помощью моего компаса времени перенести в сегодняшний мир, то он бы понял в нем также мало, как и я.

Но что же такое ЭТО, что отныне управляет миром?

Привидение в виде не очень большого Особого Ящика, окруженного со всех сторон всевозможными загадочными маленькими приборами, соединенными с ним посредством тонких трубок. Что представляет из себя этот Особый Ящик?

Особый Ящик может все. Он может считать, писать, он все запоминает, все отдает обратно, все знает. Он знает все книги, и иногда на его главном серо-серебряном стекле плавают взад-вперед рыбки, поразительно похожие на настоящих.

Вот что может этот Особый Ящик.

В обычаях и деятельности большеносых не существует ничего такого, о чем бы они не могли спросить свой Особый Ящик, который, впрочем, не без удовольствия выплевывает из себя длинные бумажные флаги со всевозможными значками. Ибо это он тоже может.

И все здесь вращается вокруг Особого Ящика. Если ты захочешь заказать подтверждающую бумагу для передвижной железной трубы, высокопоставленная железнотрубная дама спросит прежде всего Особый Ящик. Если ты что-нибудь покупаешь в лавке, будь то один джин хлеба,[61] будь то штаны, владелец лавки спросит прежде всего Особый Ящик. Если ты задумаешь обменять деньги или тому подобное во Дворце для хранения денег, то строгий Начальник денег (или же стоящий ниже его по рангу денежный слуга) немедленно приведет в действие Особый Ящик. Когда я и господин Ши-ми в той самой большой библиотеке в столице Империи Ю-Э-Сэй осведомились об определенной книге, где бы точно описывались события нашего родного времени, чтобы установить, подвергся ли наконец паршивый канцлер Ля Ду-цзи справедливому наказанию, могущественная книжная начальница не пошла к полкам, чтобы поискать такую книгу. Нет, она спросила Особый Ящик.