Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет - [101]

Но вам, должно быть, было хорошо, когда вы ее писали?

– Мы репетировали около трех месяцев. Мы ждали подписания контракта с DGС[204], и мы с Дэйвом[205] жили в Олимпии[206], а Крис[207] жил в Такоме[208]. Мы каждый вечер ездили в Такому репетировать и пытались писать песни. Я пытался написать простую песню в духе поп-музыки. Изначально я пытался передрать лучшие вещи у The Pixies. Надо признать. (Улыбается.) Когда я впервые услышал эту группу, то так привязался к ней, что вскоре меня вполне можно было считать ее членом, во всяком случае – дублирующего состава. Мы переняли у The Pixies чувство динамики, которое заключалось в умении переходить от мягких и тихих звуков к тяжелым и громким.

Песня «Teen Spirit» была таким риффованным клише. Она была так близка к бостонскому риффу или «Louie, Louie». Когда я начал партию гитары, Крис посмотрел на меня и сказал: «Это так смешно». Я заставил группу играть ее полтора часа.

Откуда взялась строчка «Вот и мы, развлекайте нас» (Here we are now, Entertain us)?

– Эти слова я произносил всякий раз для начала, когда мы приходили на какую-нибудь тусовку. Не раз бывало просто тягостно и неловко стоять в окружении незнакомых людей.

Поэтому: «Ну, вот и мы, развлекайте нас. Вы нас сюда пригласили».

Для Nirvana это первое турне по США с осени 1991 года, как раз перед взрывом «Nevermind»[209]. Почему вы так долго отказывались от гастролей?

– Мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя. Для меня это был сильный удар, и мне казалось, что нет особой нужды отправляться в турне, потому что я делал немалые деньги. Миллионы долларов. Было продано от восьми до десяти миллионов пластинок – для меня это означало большие деньги. Поэтому я думал, что буду сидеть сложа руки и пожинать плоды.

Не хочу выдвигать это в свое оправдание, а так случалось много раз, но одной из самых сильных препон был мой больной желудок, вот что мешало нашему турне. Он уже давно меня мучает. Когда пять лет испытываешь хронические боли, то к концу пятого года становишься буквально невменяемым. Я не мог ничем заниматься. Был словно шизофреник, словно побитый мокрый кот.

Как вы думаете, сколько этой физической боли влилось в ваши песни?

– Непростой вопрос, потому что ясно, что если человек одолеваем в жизни какими-то невзгодами, то это, как правило, отражается на музыке, и порой – довольно благоприятно. Мне это, вероятно, помогло. Но я бы отдал все за крепкое здоровье. Я хотел дать это интервью после того, как мы уже какое-то время побудем в турне, а пока что это самое приятное турне за все время. Честно.

Ничего общего с большими доходами или с людьми, которые целуют нам задницы. Просто мой желудок меня больше не беспокоит. Я ем. Вчера вечером съел большую пиццу. Как это приятно – быть в состоянии съесть пиццу. У меня просто настроение поднимается. Но опять же, я всегда боялся, что, если у меня не будет проблем с желудком, я не буду таким креативным. Кто знает? (Пауза.) Именно сейчас я не пишу новых песен.

После выпуска двух первых альбомов у нас всегда оставалось от одной до трех песен, не вошедших в сессию. И они всегда были вполне хороши, песни, которые нам действительно нравились, поэтому нам всегда было что предложить – какой-нибудь хит или нечто выше среднего уровня. А сейчас у меня совершенно ничего не осталось. Я впервые начинаю с нуля. Не знаю, что мы будем записывать.

Одной из песен, которую вы в последнюю минуту убрали из прошлогоднего альбома «In Utero», была «I Hate Myself And I Want To Die»[210]. Насколько буквально вы в ней мыслите?

– Насколько буквальной может быть шутка. Это всего лишь шутка. Возможно, поэтому мы и решили ее исключить. Мы знали, что люди ее не поймут – воспримут слишком серьезно. Она была пронизана сатирой, мы смеялись сами над собой. Из-за текста я бы воспринимался как истеричный нытик, шизофреник, который все время хочет покончить с собой. «Он ничем не удовлетворен». Мне казалось, что у песни смешное название. Я долго мечтал назвать альбом именно так. Но знал, что мало кто его поймет.

Вас когда-нибудь одолевали страдание, боль или ярость настолько, что хотелось покончить с собой?

– В течение тех пяти лет, когда у меня были проблемы с желудком, да. Мне каждый день этого хотелось. Я много раз был на грани. Извините, что я так прямо об этом говорю. Хуже всего было уже в турне – я однажды корчился на полу в автобусе и не мог заставить себя выпить даже воды. А через двадцать минут мне пришлось выступать. Я пел и кашлял кровью.

Даже будучи сатирой, такая песня может ударить по нервам. Есть много ребят, которые, по разным причинам, готовы совершить самоубийство.

– Вот это противоречие и характеризует нашу группу. Она одновременно сатирическая и серьезная.

Какие письма вы получаете сейчас от ваших фанатов?

– (Долгая пауза.) Я обычно читаю много писем и отношусь к ним серьезно. Но я так занят записью, съемками видео, турне, что даже не обеспокоился тем, чтобы взглянуть хотя бы на одно письмо, и чувствую себя поэтому очень неловко.

Но это, правда, трудно. Должен признать, что я понял, что делаю то же самое, что делают или вынуждены делать многие другие звезды рока. А значит, нет возможности отвечать на письма, нет возможности следить за современной музыкой, и я во многом как бы отрезан от внешнего мира, который стал для меня совершенно чуждым.